В детские годы я ненавидел своего неизвестного папаню. Мне было шесть, когда я узнал о своем происхождении. Отец Милсом объяснил мне, что такое родители вообще, поведал, что мой папа несомненно был клиентом шлюхи, а затем, чтобы окончательно ввести меня в замешательство, добавил несколько малоподходящих для шестилетнего ребенка объяснений, что такое «шлюха». Да, я ненавидел своего безымянного отца… и все же, когда Кэрон впервые скользнула под мое одеяло, я сказал ей, что Скоар посещал переодетый Президент Мога, заглянувший в дом на Мельничной улице, чтобы сделать ребенка. Меня… После этого мне стало гораздо легче. Да и кому бы не стало, при Президенте в числе родственников? Кэрон — благослови ее Бог! — быстро сориентировалась и принялась строить грандиозные планы, где не последнее место занимали поджоги и кровопролития, без которых просто не обойтись, если мы желаем восстановить меня в правах, принадлежащих мне по рождению…
Через несколько ночей я узнал, что у ее матери за девять месяцев до рождения Кэрон случился роман с Архиепископом Моганским, который тоже по чистой случайности проезжал мимо, был пленен неземной красотой девушки и прислал за нею паланкин, чтобы она втайне могла посетить его дворец. Так что у нас были грандиозные планы и насчет Кэрон, но мы были достаточно благоразумны, чтобы оставить нашу затею под одеялом. Только там время от времени мы именовали друг друга Президентом и Президентшей, дав страшную клятву никогда не говорить об этом при свете дня.
Если вы находите этот рассказ смешным, идите к черту!..
* * *
Шагая за мутом, я в своем воспаленном воображении слышал и Эмию Робсон: «Дэви, милый, а вдруг бы тебя ранили?» И может быть, даже не «милый», а «сладкий» — словечко, которое девушки в Мога использовали лишь в тех случаях, когда имели в виду «ну давай же, смелей». «Нет, сладкая, — отвечу я. — Все в порядке. И разве я не должен был уничтожить эту скотину ради тебя?» Я решил, что этому диалогу лучше всего случиться в ее спальне, и она распустит волосы, перекинет их на грудь, так что они покроют всю ее целиком, и мои руки — нежные, но все же те самые, что освободили мир от ужасного чудовища, — должны будут преодолеть эту мягкую пушистую массу, чтобы добраться до розовых бутончиков. А сейчас, следуя за мутом по лесу, я должен был…
Мут остановился и повернулся ко мне лицом. Возможно, он хотел приободрить меня или сообщить жестом что-то, слишком сложное для его речи. Я вынул руку из котомки, но ножа в ней не было. Я ни за что не смогу убить его, если он будет смотреть на меня. Он сказал:
— Мы идти не… не…
— Недалеко?
— То слово.
Он восхищался: как удивительно знать столько слов, сколько знал я!
— Плохо идти, я здесь, я здесь. — Он махнул своей огромной лапищей. Я… ты… я… ты…
— Мы в порядке, — сказал я.
— Мы… Мы…
Он использовал это слово, но, казалось, оно тревожит его или приводит в замешательство.
— Мы означает «ты и я».
Он кивнул, освещенный пробивающимися сквозь листву солнечными лучами. Озадаченный и задумчивый. Как человек. Он что-то пробормотал, непонятно улыбнулся и пошел дальше.
А я засунул нож в ножны и в тот день больше его не вытаскивал.
— Ты нет, — сказал он.
И показал, что имеет в виду, схватив виноградную лозу и вскарабкавшись на нее футов на тридцать. Его туша закачалась на лозе, мут поймал другую, затем еще одну. Так он очутился на расстоянии многих ярдов от меня, затем с легкостью вернулся обратно. Он был прав: такое было не для меня. Я, конечно, разбирался в деревьях и пару раз даже ночевал на дереве, прежде чем нашел свою пещеру, но мои руки были всего лишь руками человека. Он позвал:
— Ты ходить земля?
Я пошел по земле. Идти стало трудно. Мут передвигался впереди меня над мерзкой чащей — упавшими сучьями, лабазником, ежевичником, ядовитым плющом, гнилыми корягами, в которых поджидали огненные муравьи, готовые яростно накинуться на непрошеного гостя. Здесь могли быть змеи и скорпионы. Крупные черно-золотистые пауки-шарики, здоровые, как большие пальцы на моих ногах, построили множество домиков; от их укуса вы не умрете, но очень об этом пожалеете.
Мут умерил скорость, приноравливаясь ко мне. Через четверть мили сплошной борьбы я угодил в заросли кошачьей колючки, где мое передвижение и закончилось: десятифутовые гибкие стебли сплелись в какую-то сумасшедшую корзину и были жесткими, точно лосиные сухожилия, и беспощадными, как зубы ласки. За этими зарослями я увидел то, что вполне могло быть самым высоким деревом во всей Мога, — тюльпанник, никак не меньше двенадцати футов в основании. Виноградная лоза уже давно облюбовала его и буйно тянулась вверх, к солнечному свету, но ей понадобилось бы еще не одно столетие, чтобы убить такого гиганта. Мут был как раз там, указывая на виноградный стебель, свисавший с моей стороны колючих зарослей и связанный со стеблями, оплетавшими дерево. Я подпрыгнул и ухватился за лозу; мут схватил меня за ногу и аккуратно поднял на толстую ветку.
Как только он удостоверился, что я в безопасности, он начал карабкаться выше, и я последовал за ним, наверное, футов еще на шестьдесят. Это было так же просто, как взбираться по лестнице. Боковые ветви стали меньше, а виноградная листва — гуще, поскольку солнечного света здесь было больше, и мы, наконец, добрались до какой-то кучи перевитых веток и сплетенных виноградных лоз. Не орлиное гнездо, как я по глупости решил с самого начала — ни одной птице не удалось бы поднять ветки такого размера, — но все-таки определенно гнездо, шести футов в поперечнике, свитое на двойной развилке, сплетенное так же хитро, как ивовая корзина на Зерновом Рынке, и выстланное мхом. Мут залез внутрь, оставив место для меня. И заговорил со мной.
У меня не было ощущения, будто все происходит во сне. Приходилось ли вам в детстве играть в воображаемые страны, как иногда делали мы с Кэрон? Вы могли договориться, что, перешагнув промежуток между ветками, окажетесь в другой стране. И если, сделав этот шаг, вы обнаруживали, что все осталось придуманным, я знаю, вам было очень больно. А предположим, на другой стороне ствола вас действительно встречал дракон, синяя химера, Кадиллак[5], девчонка-эльф вся в зеленом…
— Видеть ты раньше, — сказал мут.
Отсюда он, должно быть, наблюдал за мной в мои прошлые визиты на Северную гору — меня, с моим острым зрением и слухом, разглядывало этакое чудище, а я не ведал ни сном ни духом! Впрочем, он не будет судить так, как сделали бы люди, об обезьяньих ухищрениях мальчишки, думающего, что он остался один; эта успокаивающая мысль посетила меня чуть позже.
