Кори повелительно махнул рукой и латник, ухватив за волосы, поднял голову незнакомца. Лицо тонкое. Хоть на нем и слой засохшей грязи толщиной с палец, все равно видно благородного человека, даром, что без сапог. Ну, да после того, что тут случилось можно было встретить вещи и поудивительнее. Вроде утром виденной по дороге деревянной часовни Братства, что неведомым образом занесло на верхушку гром-дерева. И ничего. Стоит, не падает Божьим соизволением. Так что дворянин без сапог это не самое удивительное.
Несколько мгновений эркмасс смотрел, а потом, повернувшись к лесу, приказал.
— В обоз. И лекаря ему…
Башню было видно и отсюда. Кори нашел место, где деревья стояли не так часто и, приставив ладонь ко лбу, засмотрелся. Двадцать вздохов он оглядывал её, все прикидывая на что же она похожа, и так и не подобрал нужного слова. Ни на что она не была похожа! Правы были Братья, когда говорили о нечеловеческой природе. Не было в ней ничего привычного глазу — ни лестниц, ни бойниц, ни зубцов… От нее просто веяло скорбью, дерзостью и колдовством. Кто бы её не воздвиг, он не мог сделать этого без помощи колдовства. За одну ночь такого без колдовства не построишь.
Мелкий камень позади хрустнул под чьим-то шагом. Кори бросил взгляд за спину. Та-а-ак. Племяник и Брат.
— Что зубами стучишь? — спросил он увязавшегося следом племянника. — Боязно?
— Боязно, — не побоялся признаться юноша. — Как это они?
— А вот придем — узнаем. Колдовство, конечно.
На фоне неба башня стояла так, как ни один нормальный строитель её не поставил бы — с наклоном.
«Словно не строил, — мелькнула мысль, — а бросил и воткнул».
— Мозги у них там… — непонятно сказал эркмасс. — Или у их каменщиков руки кривые?
— Колдуны, — отозвался Младший Брат Пэх, хотя его никто и не спрашивал. — Колдунов, что ли не видел?
Они втроем смотрели на нее, и не могли понять, из чего её сделал неведомый строитель. Никто не мог даже определить цвет. Под бегущими по небу облаками она меняла цвет от угольно-черного до темно-коричневого.
— Это место не для благочестивых… — сказал, наконец, Младший Брат. — Страх и суета суть его.
Ни страха ни суеты эркмасс не испытывал и от этих слов только плечами пожал.
Эпицентр. Периметр.
Покрутившись вокруг непонятных железных развалин Десятый нашел-таки себе место, устроившее его если не на сто, то на девяносто процентов точно. Отпустив обеих «крыс» мародерствовать среди окружавшего железного хлама, он встал на небольшом пригорке, чье подножье устилали размолотые в щепу и обугленные бревна. С возвышенности открывался неплохой вид на окрестности. Неплохой в том смысле, что отсюда он мог видеть практически весь сектор, выделенный для наблюдения и Седьмого, что стоял на таком же пригорочке в двух тысячах пятисот шестидесяти двух метрах и десяти сантиметрах.
Во все стороны от него тянулось заваленное бревнами и плющенным железом поле, ограниченное вдалеке стеной из поваленных деревьев. За стеной стоял уже зеленый лес. Столбы солнечного света сквозь прорехи облаков падали на него, заставляя диафрагмы бортовой оптики срабатывать, уменьшая потоки света. За эти дни атмосфера очистилась, пожары попритихли, прибитые ливнями, и оптические датчики добросовестно прошаривали пространство.
Люди, создавшие их позаботились и о том, чтоб они постоянно ждали схватки, и чтоб уцелеть в ней, наблюдали за врагами.
А враги были.
Точнее их не могло не быть. Не Седьмой, не Десятый не представляли себе мира без врагов.
Таких миров не бывало, и быть не могло, и даже если сейчас по какой-нибудь нелепой случайности врагов не было рядом, это всего лишь означало, что они где-то хорошо спрятались и поэтому нужно быть настороже, ожидая нападения в любой момент.
Со своего места Десятый уже обнаружил какие-то искусственные сооружения, почему-то не входящие, ни в одну известную фортификационную классификацию. Там, правда, с течением времени ничего не менялось. Каменные, судя по отраженному сигналу стены, оставались на своем месте, не предпринимая никаких попыток изменить своего положения, но это ничего не значило. Он знал, что это не может продолжаться вечно, и не ошибся.
Долгожданные враги обнаружились на шестой день.
Апприбатский лес. Берег Эйбера.
Когда Эвин открыл глаза, ночное небо стало дневным. По голубому куполу над его головой, догоняя друг друга, бежали волны белых облаков, а над ними в неизмеримой человеком вышине сверкал Божественный свет. От того, что он видел, веяло теплом и спокойствием. Стоило бы удивиться этому — последнее, что он помнил была ночь, смерть Бомплигавы и падение в реку — но его удивило другое.
— Живой, — прошептал он. — Неужели опять живой?
Сил нашлось не так много, чтоб вскочить и плясать от радости, но все же их достало на то, чтоб повернуть голову и удивиться еще больше. Вокруг не было не только ночи, но и реки. Сейчас он лежал в телеге посреди леса, и не мог вспомнить, как очутился тут. Он помнил, что боролся с водой, боролся не для того, чтоб победить, а для того, чтоб выжить и, кажется, выжил, но на это ушли все силы. Несколько вздохов Лоэр оценивал их, но тут ноздри уловили слабый запах съестного и руки сами собой начали ворошить сено, отыскивая еду.
Ломоть хлеба, завернутый в листья, нашелся на самом дне и он, вонзив зубы в него, мельком подумал, что не ел, наверное, дня три, если учуял его на такой глубине.
Когда треск, что стоял за ушами стих, он прислушался к тому, что твориться рядом.
Вокруг стояла тишина, только шумели листья, да позвякивало где-то рядом железо. Он много наслушался в своей жизни железного звона и даже по этой малости мог угадать, что звон этот мирный, не военный. Ухватившись за деревяшку, он бесстрашно потянул себя наверх, разглядывая то, что появлялось над стенкой телеги. Деревья, деревья, лошадь. Лошадь трясла головой и уздечка на морде мирно звякала… Та-а-а-ак, а это что? Он оттолкнулся ногой и присел.
Мирным был тут только железный звон, да может быть эта телега — войне, по большому счету, нет разницы, на чем ездить — можно и на такой вот простой телеге. Только приметы мира на этом и кончились.
Сама телега, оказывается, стояла посреди воинского лагеря — палатки, брошенные прямо на землю копья, мешки, разбитые сундуки, охапки сена. В некоторых местах трава была смята и вырвана с корнем, обнажая серый пласт земли, словно кто-то могучий хлестнул по ней бичом. В воздухе витал сладковатый запах близкой смерти и гари.
— Эй! — позвал он. Голос был его не просто слаб, его почти не было. — Живые есть? Подойдите!
