Потом нам сказали, что Игра у нас получилась суперуникальная, что её запишут и будут распространять по всей Евразии и даже продавать за валюту... А так как мы все в ней играли, то мы вроде как соавторы и будем получать отчисления... Тут все захлопали, кроме нас с Лёшей и Эмманюэлью она рыдала, а мы молчали. Потом нас отвезли в гостинцу, чтобы мы отмылись, переоделись и отдохнули до знаменитого Бала "Победы", на котором вручают боевые награды и дипломы. Мы с отцом посидели в креслах. Потом он вздохнул и сказал: "Да... Вот уж не думал... Ну ладно. Мыться будешь?" Я сказал: "Потом. Отвык. Пойду пройдусь." "Ладно, - сказал отец. "Шокер и бронекепку возьми. И стучись, когда входишь!.." Я посмеялся над всем сразу и ушёл. Без шокера и бронекепки. Дверцу, маленькую, железную, в стене, я нашёл сразу. Она была не заперта. И вторая тоже была не заперта - я её сразу открыл. Алик И. Вещий сидел у пульта и хмуро в нём ковырялся молекулярным паяльником. "Привет, " - сумрачно бормотнул он мне. "Ты чего?.." Это было, наверное, невежливо, но я не поздоровался и сразу спросил: "Скажи, а зачем БИМА такую Игру сделала? Ведь Одолеев по-настоящему погиб?" Алик И. молча кивнул, продолжая орудовать паяльником. "И Сухорёбров тоже?" Алик И. опять кивнул. "И Аселькин дед?" Снова кивок. "Ну зачем? Ведь это игра, так?" Алик И. отложил паяльник, поскрёб в "морпехе" и угрюмо спросил: "Ты что, ничего не знаешь?" "А чего?" - не понял я. "БИМА поломалась, как только вы вышли на маршрут, " - ответил он."Вы играли Совершенно Самостоятельно. Всё, что было, была ваша Игра. Всё это было в вас самих. А Машина здесь абсолютно ни при чём. Как что, так сразу БИМа, компьютерократия, контрагуманизм... Вот с себя и спрашивайте ..." И снова, не глядя на меня, взял тестер. Наверное, это было невежливо. Но я постоял немного. А потом взял и плюнул в средний голоэкран БИМы и попал - в самую середину. А потом вышел и ушёл оттуда. Ну, а теперь совсем нечего записывать. Надо только дописать, что женщина с мальчиком оказались на оборонном заводе и всю Игру собирали Ф-мины. Мальчик перевыполнял все нормы, стал Героем Игрового Труда и не хочет уходить с завода. Серибай Валиханович попал в игру "Беломорканал", всё ещё играет, и говорят, опять сменил имя. Только теперь у него кличка - Серый-Лютый. Он в большом авторитете - стал выдающимся специалистом по пересказам компьютерных игр, и пахан тамошней игры держит его возле себя на особой пайке. Бизонов сперва раскаялся и собрался не то в мунисты, не то в бахаисты, но потом натура победила: открыл тир, где стреляют по головизорам, передающим рекламу. Надо попасть очень точно, потому что иначе специальное устройство со страшной силой мечет в тебя рекламируемым продуктом. Очень опасный тир и жутко дорогой, но очередь туда такая, что Парки задумались. Бизонов сейчас делает метатели помощнее, потому что есть такие деятели, что наловчились продукцию ловить. Правда, одного уже убило нафиг - коробкой стирального порошка "Чингизхан". Эрл Грэй, теперь Президент Европейского клуба имени Клаузевица, пригласил нас всех в полном составе на свою Игру за полный их счёт. Сказал, что опыт Крымской войны требует обновления - нельзя же жить законами, данными Адамой и Евой. Многие сэры после этого вышли из клуба в знак протеста, но многие из любопытства остались. Отцу прислали письмо какие-то любители из Саратоги, одного зовут Арбат ибн Рахман и другой, зовут Корлеон Уйгурский. Пишут, что всю жизнь мечтали Играть за Азиопу и спрашивают, какие у нас призы и играет ли национальность роль при их вручении и как можно получить наш зелёный паспорт. Отец написал ему всю правду; ответа пока нет. Прислали приглашение на ветке цветущей хурмы из клуба "Самурай", пергаментный свиток из клуба "Мальборо" и написанное на мраморных скрижалях совершенно непонятным языком приглашение - наверное, из Голландии: клуб вроде называется "Голландские высоты". Но мы, наверное, не поедем - неохота. Асельке я ничего не сказал, и отец тоже. Сама она думает, что деда из-за его смелых рассказов забрали в санаторий, и очень по нему скучает. Каникулы скоро кончаются, и я не знаю, как быть с сочинением. Никто не может сказать, какие события тут исторические, какие нет, тем более для Азиопы. Завтра пойду к Чуингаму - вдруг его уже отрезали."
Франфурт-на-Майне, 1995
Примечание для всевозможного читателя. Этот рассказ я написал на аж на 50-летие Победы. Что делать - это мой способ участвовать во всенародных ликованиях. Еще несколько рассказов я написал на другие юбилеи, например, на юбилей Пушкина - они такие же непатриотичные, хотя против юбиляров я ничего не имею. Меня это сокрушает. Ну что я за урод такой?.. Актом патриотизма можно счесть то, что я до сих пор их не публиковал.
АЛАН КУБАТИЕВ
ВЫ ЛЕТИТЕ КАК ХОТИТЕ!... Фантастический рассказ
Посвящается моим коллегам по работе в "Overseas Strategic Consulting, Ltd"
- Мне нужно было настоящее чудовище. И тогда я сделал его птицей. - Почему? - А с птицей договориться невозможно. Юрай Херц. Из разговора.
Птичий был единственной причиной того, что он всё-таки получил эту работу. Иначе ему не видать бы этой зарплаты, как своих ушей без зеркала. Резюме, которое он оставил три недели назад в Птичьем Дворе, было составлено довольно осторожно. Кассету он записал на воробьином, который все они более или менее понимали. Пятый пункт дался ему особенно трудно. Птицы фантастически чувствительны к мельчайшим изменениям тональности - детектор лжи по сравнению с ними кусок железа, а нормальные человеческие уши - кусок мяса. А когда врёшь, тон, увы, повышается - усилие перенапрягает мышцы гортани... "Чирр-чюррип-фьюирр-чак". "Фьюирр" - не выходило, хоть плачь. Получалось "фюирр" - "очень люблю", а за такую ошибочку в произношении можно было очень легко потрохами заплатить. Вронский промучился два вечера, пока ему удалось добиться убедительного звука. Теперь он сидел на своём насесте в вольере напротив начальницыного и снова мучился, переводя ответ начальнику птицефабрики, умолявшему смягчить приговор. Случай был безнадёжный. Все директора птицефабрик были приговорены к незамедлительной утилизации на кормокомбинатах, а персонал к пожизненному заключению там же, но с утилизацией посмертно. Начальницы, слава богу, не было на месте. Сквозь приоткрытую дверь вольера виднелся стол, заваленный кассетами, несколько исклёванных яблок. Насест был самую чуточку загажен. Ровно настолько, чтобы показать, что Начальница помнит о своей исконной сущности. Из соседних вольеров доносились неразборчивые писки и вскрики. Вронский понимал далеко не всё. Тогда, в незапамятные времена, он попёрся на факультет зоолингвистики по очень простой причине, вернее, сразу по трём очень простым причинам. Третья была - жестокий недобор, отчего брали всех, кто пришёл на экзамен. Вторая - до университета от дома можно было дойти пешком за семь минут. А первая - туда поступала Ледка. Она училась в школе с орнитологическим уклоном и была помешана на всех этих делах. Сама выучила какаду, безо всяких учебников и курсов, просто с голоса. У неё было два какаду, здешнего выводка, по ночам она регулярно слушала "Крик Какаду", а братец, мореман дальнего плавания, контрабандой возил ей из загранок покетбуки и записи на какаду. Два курса Вронский таскался за нею, несколько раз под настроение они вусмерть целовались в подъездах. Потом Вронский уже совсем решил на ней жениться и уехал в стройотряд - "подрубить капусты" на свадьбу. Кстати, строили они ту самую птицефабрику, ответ директору которой он сейчас переводил. Вронского познобило: по теперешним временам это солидной темноты пятно в биографии. Не дай бог, Дятлы достучатся...
