Для начала я быстро осмотрел двор позади дома. В центре стояла двуколка, запряженная печальной лошадью.
Больше я не увидел ничего — разве что охапку сухих цветов и венков, которые, должно быть, предназначались на растопку. Я присел и посмотрел на увядший мусор поближе. Венок для покойного профессора Саша. Букет сплющенных смердящих лилий. И… ага! Венок для профессора Эли Вердигри! И те и другие похороны проводила одна и та же фирма! В обоих случаях без всякого уважения к любым проявлениям скорби. Я пошел к фасаду.
Дверь была открыта, комнаты освещены. Я нацепил на лицо самое скорбное выражение из имеющихся в ассортименте, и вступил внутрь.
Там начиналась череда практически пустых комнат с матовыми окнами и длинной темной конторкой, которая занимала в ширину примерно половину помещения. Зеленые стены были завешаны меццо-тинто,[19] изображающими херувимов и ангелов. Повсюду стояли горшки с лилиями, оранжевая пыльца осыпалась с них и летала в тусклом свете газовых рожков. Я наморщил нос, учуяв аромат затхлой воды.
Кажется, в помещении никого не было. Я ударил по латунному звонку на конторке; через несколько мгновений где-то в задней части дома открылась дверь и раздался скрип шагов по доскам.
Черные занавеси раздвинулись, и мне навстречу вышел дородный мужчина с напомаженными волосами цвета мокрого шифера. Учитывая специфику работы, он был как-то излишне жизнерадостен — улыбался во весь рот и, что меня поразило, с удовольствием грыз куриную ногу. Когда он подошел ближе, я заметил синеватый, плохо выбритый подбородок и пятна жира на галстуке.
— Здрасьте, — радостно сказал он.
Я слегка поклонился.
— Я имею честь беседовать с мистером Котелоксом?
— Именно так, сэр! — ответил он, вытирая жирные пальцы о сюртук.
Он бросил куриную ногу на конторку — невероятно! — и потер руки.
— Итак, чем я могу вам помочь?
Я смущенно потеребил булавку для галстука.
— Друг семьи вверил меня заботам ваших предшественников.
— А, да! Мы выкупили у старичков дело! Так, значит, вы понесли тяжелую утрату? — Он тут же нахмурился, и уголки его губ опустились, как у оперного паяца. — Ох.
— Так и есть. — Мне едва удалось скрыть свое изумление, и я быстро потянулся за носовым платком. — Моя дорогая жена, — хрипло сказал я, якобы сдерживая слезы.
Котелокс слегка наклонил голову, но ухмыляться не перестал.
— Пожалуйста, примите искренние соболезнования, мистер?…
— Бокс.
— Мистер Бокс. Однако, как ни прискорбно, я вынужден сообщить, что в данный момент у нас, гм, слишком много клиентов. Понимаете ли, смерть — это одна из немногих вещей, которые никогда не выходят из моды! Ха-ха!
Я моргнул и убрал платок обратно в карман.
Взгляд Котелокса надолго задержался на жирном мясе, возложенном на конторку, и он вытер рот тыльной стороной руки.
— Сейчас нам не стоит заниматься еще и похоронами вашей дражайшей супруги.
— Ну, я… счастлив видеть, что ваша фирма процветает.
— Весьма и весьма, — ухмыльнулся Котелокс. — Если хотите, могу порекомендовать вам другое похоронное бюро. У них весьма разумные цены.
— Расходы меня не пугают.
— Ну, разумеется, сэр. Ха-ха. Могу добавить, что это надежная и весьма уважаемая фирма.
Я кивнул.
— Вы очень добры.
Котелокс убрал с глаз прядку волос.
— Если вы подождете здесь, я смогу снабдить вас более подробными сведениями.
Я слегка улыбнулся. Он снова исчез за занавеской.
Я посмотрел по сторонам, а потом, глядя на конторку, провел по ней пальцем, заметив красноватое углубление в слое пыли.
Шелест шторы сообщил мне о возвращении Котелокса. Он вручил мне листок бумаги, на котором твердой рукой написал название другой фирмы. Чернила были размазаны жирным отпечатком пальца.
Я поблагодарил его за доброту.
— Не за что, сэр. Хорошего вам дня.
Потом, без всяких раздумий, он схватил куриную ногу и снова вонзил в нее зубы. Я пошел к двери. Котелокс следил за мной, пока я не вышел на улицу. Через матовое стекло я отчетливо увидел, как он помахал мне вслед.
Я вышел на улицу и остановился под тенистой липой на другой стороне. Состояние конторки вполне явно свидетельствовало о том, что фирма мистера Котелокса отнюдь не процветала. Так почему он отказал мне и порекомендовал конкурентов? И, что еще более подозрительно, почему он никак не отметил тот факт, что, несмотря на мою «тяжелую утрату», я с ног до головы одет в белый лен?
А потом мое внимание привлек громкий скрип, и я подошел поближе к дереву, чтобы остаться незамеченным. Я понял, что стою у входа во двор похоронного бюро. Пока я смотрел, расшатанные ворота открылись и на улицу выехала двуколка. На козлах сидел мужчина с непроницаемым лицом, в рыжеватом пальто и с большим шрамом через нос.
В двуколке лежал длинный деревянный ящик, очертаниями напоминавший гроб. Я видел, что на доски наклеена какая-то маркировка.
Я, стараясь выглядеть как можно более беспечно, вышел из-за дерева и встал на пути двуколки, когда она выехала на дорогу. Лицо со шрамом уставилось на меня. Я приподнял шляпу.
— Простите, пожалуйста. Вы не подскажете, как добраться до подземки?
Он чуть ли не минуту разглядывал меня, а потом нехотя указал пальцем себе за плечо. Затем хлестнул лошадь, и двуколка покатилась вперед.
— Вы очень любезны, — ответил я, отойдя с дороги, пока меня не сбили.
Какое-то время я не видел ничего, кроме маркировки, уже исчезающей вдали.
Я ступил на тротуар, прошел мимо двора и не оглядывался, пока не дошел до станции. А там прислонился спиной к плитке цвета имбирных пряников и глубоко задумался. Если верить этикетке, ящик направлялся в Неаполь.
В тот же день после обеда я стоял на пирсе мрачного причала в Ист-Энде. Было по-прежнему невыносимо душно, и черные просмоленные склады нависали надо мной, как великаны в темных пальто. Пока я смотрел, из маленькой гребной шлюпки подняли еще один ящик.
Сцена не имела ничего общего с сонными речными пейзажами старика Моне. Над Темзой плыл ядовитый туман, дымом вползавший в ближайший дверной проем, куда три здоровенных парня и еще более здоровенная Далила теперь затаскивали ящик. Я шел чуть поодаль, сняв шляпу. Дань уважения мертвым. Дело в том, что в этом узком ящике из необструганных досок находились останки бедолаги Джослина Дурэ, который мечтал стать львом министерства иностранных дел, а превратился всего-навсего в десять стоунов быстро разлагающейся плоти.
На складе было темно. Я отошел в тошнотворный зеленый свет газовых фонарей, а Далила с фомкой в руке, упершись ногами в пол, начала отрывать доски от импровизированного гроба.
