— Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
— За что он тебя? — спросил Иван.
— Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает — на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. — Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. — Слушай, — сказала она, — хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше — и грудь, и все такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так — признак.
— Я что-то не понял… — замялся Иван. — Как-то это до меня… не совсем… не того…
— Ванька, смотри! — раздался вдруг голос Ильи Муромца. — Смотри, Ванька!
— Начинается! — поморщился Иван. — Заванькал.
— Что начинается? — не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено. — Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
— Да нет, — сказал Иван, — зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое…
— Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет — нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.
— А Баба-Яга-то?
— Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
— Пошли, — решился Иван. — У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
— Устал, — сказал он. — Ох и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся…
— Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
— Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то к свету.
— Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то посытней. — Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
— Пусть пока разогревается… Ну-ка поцелуй меня — как ты умеешь? — И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться. — О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
— Кто не умеет? — взвился Иван соколом. — Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
— Держу? Ну?…
— Отпускай-ай, — заорал Иван.
— Погоди, сковородка перекалилась, наверно, — сказала дочь Бабы-Яги. — Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
— Чего же не сделать? — вовсю раздухарился Иван. — Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни… знаешь сколько!
— Я уже пеленать умею, — похвасталась дочь Бабы-Яги. — Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю… и покажу.
Иван засмеялся: — Ну, ну…
— Счас увидишь. — Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. — Ложись.
— Зачем я-то?
— Я тебя спеленаю. Ложись.
Иван лег… И дочь Бабы-Яги стала пеленать его в простыни.
— Холесенький мой, — приговаривала она, — маленький мой… Сынуленька мой. Ну-ка улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?…
— У-а-а, у-а-а, — поплакал Иван. — Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..
Дочь Бабы-Яги засмеялась: — А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке.
Иван улыбнулся «мамочке».
— Во-от… — Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть.
Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спеленатого Ивана… И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
— Утютюсеньки, — ласково сказал Горыныч. — Маленький… Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка улыбнись… Ну-ка?
— Мне не смешно, — сказал Иван.
— Аа-а, мы, наверно, того?… Да, маленький?
— По-моему, да, — признался Иван.
— Мамочка! — позвал Горыныч. — Иди, сыночек обкакался.
Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с лишенной…
Остолбенела. Молчала.
— Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. — Горыныч улыбался всеми тремя головами. — Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! — Горыныч перестал улыбаться. — С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! — загремел он хором. — Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?… Я проглочу весь этот балаган за один раз!
— Горыныч, — почти безнадежно сказал Иван, — а ведь у меня при себе печать… Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь… того… штука! Так что ты не ори тут. Не ори. — Иван — от страха, что ли, — стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. — Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он… Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то, глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда…
Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк… Только еще сказал тихо: — Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.
— Возлюбленный мой, — заговорила она, — только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусное… тепленькое, в простынках.
— Вот твари-то! — изумился Иван. — Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас!
И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
— Доигрался, сукин сын?! — закричал он на Ивана. — Допрыгался?! Спеленали!
Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы…
— Эт-то что еще такое? — зашипел он.
— Пошли на полянку, — сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку. — Там будет способней биться. — Он опять посмотрел на Ивана… Укоризненно сморщился. — Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
— Оплошал, Атаман… — Ивану совестно было глядеть на донца. — Маху-дал… Выручи, ради Христа.
— Не горюй, — молвил казак. — Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то… Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли цапнемся. Ну и уродина!..
— Какой у меня завтрак сегодня! — воскликнул Горыныч. — Из трех блюд. Пошли.
И они пошли биться.
Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала.
Иван и дочь Бабы-Яги ждали.
— А чего это он про три блюда сказал? — спросила дочь Бабы-Яги. — Он что, не поверил мне?
