— Да, буду. И — за дело, — поучающе сказал отец и смачно врезал О’Макария по роже. И еще раз, и еще. Собачники тихонечко заржали, глядючи, как О’Макарий грохнулся на землю и, скуля, плюется кровью.
— Я, конечно, разделяю ваши чувства, — неожиданно раздался голос доктора, — но О’Макарий прав: такие методы — не лучший способ вразумлять.
— Барнах! — с фальшивой радостью воскликнул мой отец, как будто только что его заметил. А ведь именно за доктором, насколько я могу судить, вся основная-то охота и велась — другие биксы и собачников, и моего отца, и уж неведомо кого еще, пожалуй, волновали куда меньше, для порядка разве, чтобы не было потом ненужных разговоров. — До чего же хорошо, что вы здесь — собственной персоной!
— К сожаленью, я не вижу в этом ничего хорошего, Брион, — ответил доктор Грах. — Мне эта вся история не нравится нисколько. Сами понимаете…
— Вы предпочли бы, полагаю, побеседовать со мной за чашкой чая, за столом, в спокойной, даже, может, дружественной обстановке, без назойливых свидетелей… — ехидно покивал отец. — Увы, Барнах, увы!.. Боюсь, теперь нам это сделать не придется никогда. События сильнее нас.
Выходит, все-таки — не доктор, все-таки — Барнах, подумал я с внезапным, даже малость озадачившим меня — откуда столько радости щенячьей набралось?! — восторгом. Не чужая кличка, из почтения прилепленная кем-то и когда-то, а — на самом деле, именно тот самый и единственный Барнах! Великий автор «Третьего завета» — уникального завета меж людьми и биксами, меж всеми, кто разумен!.. Да, Барнах… Ведь не случайно же отец к нему так обратился. А уж он-то зря болтать не станет и преувеличивать — тем паче. Биксов он совсем не любит, мягко говоря, а вот с Барнахом надобно почтительно держаться. Этот — не хухры-мухры, не О’Макарий с битой мордой.
— Никогда… Да кто же может знать наверняка? — пожал плечами доктор. (Нет, определенно я запутался: хотя и видел явственно Барнаха — все равно, быть может, по привычке, по инерции еще как доктора воспринимал и ничего не мог с собой поделать! Вот что значит — сила установки, мы недавно в школе проходили: в самый первый раз, когда нас только познакомили друг с другом, назови его Яршая как-нибудь иначе, например, Фаллопием или Дуфуней — я бы и усвоил это имя, и сидело бы оно в башке, как ржавый гвоздь, и было б у меня тогда другое раздвоение!) — И в самом деле, — повторил Барнах, — откуда знать наверняка… Вы, я смотрю, самонадеянны, Брион. А времена меняются.
— Вы угрожаете? Стараетесь намеком припугнуть? Меня?! — Отец с иронией и даже чуть недоуменно глянул на него. — Ведь я вас спас от смерти!
— И за это вам — спасибо, безусловно, — искренне сказал Барнах. — Но, сами посудите, для чего мне вас пугать? Нелепо и смешно! Спаситель наш… А впрочем, иногда безвременная, неожиданная смерть дает немало преимуществ…
— Это — чушь! — отец, похоже, начал понемногу злиться. — Цирк словесный!..
— Почему? Такая несуразная, с обыденных позиций, смерть дает жизнь многим удивительным свершениям, которые иначе, своей силой, никогда бы не пробились, не смогли бы утвердиться. Сообщает дополнительную истинность, я б так сказал… Совсем немало, знаете…
— А вы, Барнах, тщеславны, как я посмотрю. Пытаетесь скрывать, но — ох тщеславны! — раздраженно и с неодобрением сказал отец. — Не ожидал. Зачем вам это? Вообще: кто вы в действительности — бикс или человек? Иной раз думаю: конечно, бикс! А гляну в другой раз — нет, человек…
— Да разве это важно — кто?! Дурак умней не станет, если назовется человеком, и порядочный не превратится в подлеца — лишь оттого, что кто-то распознал в нем бикса. Дурное и хорошее — во всех. Нет избранных! — Барнах торжественно-красиво сложил руки на груди. — Хотя, казалось бы, примеров, утверждающих другое, предостаточно… Возьмите для наглядности любое древнее священное писание. Уж вот где истинный простор для всяческих фантазий и предвзятых толкований! Ну, скажем… Помните одну известную историю с крестом?
— Нет, — с вызовом сказал отец.
— Да знаете! Давнишняя история, когда распяли одного смутьяна… Очень темный эпизод, во многом нелогичный, впрочем, как и остальные… Ну так вот! Иисус мог сказать: «Итак, Барабаил, сын бога-отца, божий сын, которого потом все назовут Варавой, — вот ты и свободен. Прокуратор тебя оправдал, потому что так велел народ. Народ-то понимает… Ты предвидел это, всегда знал, как остаться в тени, увлекая других… Что ж ты стоишь теперь? Иди, учи — чему хотел и как хотел. Твое дело осталось при тебе». А Варава бы сказал: «Но ты, мой верный ученик, неужто не страшишься этой казни? Ты сам вызвался взойти на крест, чтоб я и дальше мог учить, тобою как бы заслоненный. Прав ли я: смертью своей ты готов купить мне право проповедовать и хочешь искупить мой грех — желание остаться жить?» И ответил бы Иисус: «Ах, Барабаил, какая разница, что чувствую я? Мы ведь оба теперь на кресте, каждый на своем. Проще будь, Учитель, проще!»
— Батюшки, но почему, — вскричал отец сердито, — как чуть что, так обязательно — Христос! Неужто никого другого нет? Ну, почему не Магомет, не Будда, не безвестный родовой божок?!
— Да потому, что Будда не был богом, — возразил Барнах. — И Магомет, тем паче, не равнялся с богом. Только в христианстве богом был назначен человек. Христа — как бога — просто не было! Зато через него видна вся подлость сотворения кумира. Становление процесса. Очень показательно… Ну, кто же мимо этого пройдет!.. Но я еще не кончил, погодите… «Как понять? Тогда ведь получается: что ты, что я — одно и то же?! — не поверил бы Варава. — Но не ты сын божий! А что станут говорить, когда вдруг истина раскроется? Распяли не того? Так для чего такая жертва?!» «Не томись. Учитель, — сказал бы Иисус. — Ты, главное, учи и дальше — ты же к этому всегда стремился… А кто будет снят с креста, чьим именем ученье назовут — какая разница? Не важно, кто первым изрек премудрость, важно, кто стал символом ее. Для дела важно — не для нас».
— Ну, знаете, Барнах, — развел руками мой отец, — вы слишком много на себя берете. Современники не любят… Вам ли объяснять?!
— Возможно, и не любят, всем не угодишь… А вот от смерти все-таки спасают! Стало быть, грядущее для них — важнее, — отвечал Барнах с высокомерною усмешкой. — Что бы там потом ни говорили.
Этот тон его мне не понравился совсем. Ведь он в открытую насмешничал, он издевался над отцом! И тот терпел еще… Потом я вдруг подумал: хорошо, останется Барнах (ну, пусть и впрямь — Барнах, не доктор Грах!) жить среди нас — и даже в гетто, на Аляске, все равно же среди нас, планета-то одна! — и будет так и дальше строить из себя невесть кого, указывать нам всем, как поступать, как думать, — можно же сбеситься! Лучше бы и вправду чесанул в свою Австралию и там тихонечко сидел… Пять, десять, двадцать, я не знаю, сколько лет молчал бы, прячась от людей, но всем бы было хорошо. И тут — собачники полезли… Идиоты! Не могли до завтра подождать… Но он хотел меня заложником забрать, вот ведь какое дело! Про Харраха я не говорю, он — бикс, и его надо было вывозить, хотя бы и под видом бедного заложника. Ноя-то — почему? За что же мне страдать?! У них какие-то свои проблемы, пусть их и решают — без людей. Не могут? То-то и оно… А мы им — не позволим! Если уж собачников прищучили, так этих — и подавно. Как они тогда стояли, смерти ждали, чтоб по ним из огнепалов, значит!.. Смех и грех. Неужто испугались? Мне и вправду было страшно. Или просто пофорсить решили, всем спектакль показать: мол, бедненькие мы, несчастненькие, вот — и умираем ни за что, такие все кругом мерзавцы… А, небось, прекрасно понимали: поделом им достается, надоели они людям, как не знаю кто… Они и мне едва свинью не подложили — будь здоров, поджилки до сих пор трясутся. Если б не отец с его отрядом… Нет, собачники — дерьмо, тут пробу ставить негде, но вот эти, биксы, пусть на вид потише, а зато — куда страшнее!.. Что-то, я смотрю, собачники примолкли, совещаются. Нехорошо!.. Им волю-то давать нельзя… И вообще — чего мы ждем? Шальная мысль внезапно родилась в мозгу. Но — очень своевременная, я не сомневался… Пусть отец узнает — это надо, для всех нас! Пускай увидят, наконец, — и биксы, и проклятые собачники, — что я — не чурка ссаная, не размазня и слизень безобидный, а борец, идейно беспощадный, настоящий патриот и боевик, которому в рот палец не клади, который за версту опасность чует и немедля пресекает! Самофлай начали спускаться, выбирая место на поляне: видимо, сейчас всех будут погружать… Удобнейший момент!.. Я подошел к отцу — он изготовился уже кричать команду. Рядом с ним был верный Сидор-шах.
