Конечно же, техника будущего — на высоте. Это не та пластмасса, из которой в наши дни производят новогодние елочки. “Все было сделано на Заводе декоративного искусства, по эскизам художников-декораторов из специальной, запрограммированной саморастущей пластмассы”.
Дело в том, что “из городских жителей только древние старики еще смутно помнили, как выглядели живые цветы… Но таких людей осталось уже мало, и посетителей парка вполне устраивали искусственные растения, которые казались более красивыми, чем настоящие…”
Да, парк был отличный — тем более, что эти искусственные цветы “могли складывать и распускать свои чашечки и даже пахли… ароматные эссенции изготовлял завод прикладной синтетики… Были цветы, которые распускались только по ночам, лепестки их флюоресцировали в темноте — этого уже не могли делать живые цветы”.
Так воспеваются поначалу возможности техники будущего. Даже песок на аллеях — “пластмассовый, из упругого пылеотталкивающего метабистирола”.
Конденсаторы очищали и облагораживали воздух.
За всем этим хозяйством следят два робота.
Конечно, есть в парке и живые люди — притом влюбленные. И здесь мы, читатели, получаем возможность понаблюдать за этой парой, услышать ее разговор.
“Ветви искусственного кустарника нависали над их головами. Она протянула руку, подергала за листок, хотела оторвать и не смогла.
И сказала тихо:
— Прочная…
Он тоже потрогал листок и сказал еще тише:
— Да, полимерная пропиллаза… предел разрыва шестьдесят кг на квадратный миллиметр.
— Это не пропиллаза, — робко возразила она. — Это — дексиллаза. Пропиллаза гладкая, а эта — бархатистая.
Он не понял:
— Какая?
И смутился.
— Бархатистая, — повторила она. — Ткань была такая — бархат, мягкая и пушистая.
— Пропиллаза тоже бывает пушистой… когда в основе дихлор-карболеновая кислота.
Она потупилась:
— На карболене пропиллазу не запрограммируешь… — и тут же добавила радостно: — Хотя можно поставить усилитель Клапки — Федорова…”
Но вот влюбленные выяснили все технические подробности — “и говорить опять стало не о чем”. После мучительного раздумья — какую теперь выбрать тему для беседы — он спрашивает ее о вчерашнем концерте цветомузыки. Она огорченно сообщает любимому:
“— Играли желто-розовую симфонию в инфракрасном ключе Саввы Ременкина.
— Хорошо?
— Не знаю… Видимо, у меня спектр зрения сдвинут в сторону фиолетового восприятия, за четыреста миллимикрон… Я ничего не поняла. Люди вокруг улыбались, а мне было грустно… Я думала, что ты придешь…”
Эта беседа, в которой лирика перемежается с иронией, а грусть смешана с радостью встречи, завершается робким вопросом девушки:
— Ты меня любишь?
Но он не может ответить — ведь “это слово, как я помню, выражает общее состояние…”
“— Вот и вырази свое общее состояние.
— Я не знаю, как сказать”.
Юношу трудно винить — старинными словами он не хочет выражать свое сегодняшнее, сиюминутное чувство, а собственных слов у него нет. И хотя в конце концов он, по мнению девушки, произнес слова “почти как у Диккенса”, читателю хочется пожалеть этих людей, легко владеющих технической терминологией и столь далеких от непосредственных человеческих чувств.
Разговору влюбленных есть аналогия — по соседней аллее, беседуя, идут два робота — “он” — РТ-120, и “она” — ЭФА-3.
ЭФА, услышав слово “любит”, интересуется, что оно означает. РТ сомневается, доступно ли это слово пониманию его спутницы. Остроумно и насмешливо воспроизводит автор диалог роботов, пародийно похожий на беседу влюбленных.
Рассказ завершается еще одним диалогом — маленькая девочка идет за мамой к остановке автобуса и замедляет шаг у цветочной клумбы.
— Мама! Можно мне сорвать цветочек?
— Что ты, разве его сорвешь. Он там крепко держится.
Девочка помнит рассказы своего 105-летнего деда и спрашивает:
— А как же раньше рвали цветы?
Мать объясняет, что это было давно.
“— Когда я вырасту большая, я обязательно найду цветы, которые можно будет рвать.
— Не выдумывай глупости! — ответила мама”.
Писатель нарисовал искусственный мир, в котором нет живых цветов и естественных чувств, где роботы (это — при всей любви М.Михеева к умным и добрым машинам!) в бессилии щелкают предохранителями, пытаясь постичь значение слова “любит”, где люди не знают новых слов о любви, а старые давно отбросили, где желание ребенка сорвать цветок — не что иное, как обыкновенная глупость.
Картины этого искусственного мира — страшная в своей обыкновенности и обыденности антиутопия. Так М.Михеев предупреждает об опасностях, которые могут подстеречь людей, если будут преданы забвению заботы об экологии природы и экологии человеческих душ.
Повесть “Год тысяча шестьсот…” стоит несколько особняком среди других произведений М.Михеева. Написанная в 1985 году, она в равной степени может быть отнесена и к жанру детектива, и к жанру фантастики — в ней причудливо переплелись приметы того и другого, да еще с добавлением черточек авантюрного средневекового романа, поскольку герои рискуют жизнью, чтобы возвести внебрачного сына испанского короля Филиппа Четвертого на трон его отца.
Действие повести происходит в двух временных измерениях — в конце XVI века и в наши дни. Главные ее герои — иркутская студентка Ника Федорова и московский студент Клим Соболев, оба мастера спорта (первая — фехтовальщица, второй — боксер) — приехали на Кубу для участия в Универсиаде. Совершая в свободный вечер морскую прогулку, они оказываются гостями владельца старинной яхты, и после таинственных приключений попадают в год тысяча шестьсот…
Здесь-то и разворачиваются главные события повести: наши молодые современники попадают то в руки испанских пиратов, то к голландским купцам, то к работорговцам, отчаянно сражаются в многочисленных поединках — Ника на рапирах и шпагах, а Клим использует свое мастерство боксера. В цепи их приключений — участие в придворной интриге во имя помощи принцу, освобождение рабов-негров, избавление плененных шведов и русских от неволи и рабства, путешествие на Ямайку, в флибустьерский город Порт-Ройял, который — Ника и Клим это знают из курса истории — должен быть уничтожен землетрясением 1692 года. Последнее их приключение — возвращение на Кубу наших дней, а затем — поездка в Новосибирск с целью рассказать автору о своей одиссее в пространстве и во времени.
Эта повесть написана с таким молодым задором, с таким безоглядным удальством, в ней так прихотливо смешались краски прошлых веков и наших дней, поступки людей давно прошедших времен и оценки наших современников, что самым фантастическим кажутся не приключения героев, а то, что вихрь головоломных сюжетных пируэтов возник по воле автора, перешагнувшего за восьмой десяток.
