Вестфалия, 16 марта, 12 час. 05 мин.
Обстрел почти полностью прекратился. Непрерывная бомбардировка, сотрясающая всю крепость, сначала стала слабее, а теперь, после нескольких последних ударов, о ней напоминала только пыль, непрерывно сыпавшаяся из всех трещин. В крепости воцарилась тяжелая, гнетущая тишина, полная запаха пота и страха: никто не ждал от этой передышки ничего хорошего.
Патер Антонио, все еще находящийся на линии наблюдения, прижал к глазам полевой бинокль и пытался разглядеть намерения врага. Артиллерия была рассеяна и находилась на безопасном расстоянии, так что через мощные линзы не было видно никаких подробностей, но священника обеспокоило облако пыли, приближающееся к крепости.
Сначала Патер Антонио не поверил своим глазам, когда обнаружил в пыли светлое пятно, но потом увидел белый флаг. Они хотели вести переговоры.
Патер Антонио опустил бинокль и наморщил лоб.
До самого последнего мгновения у них не было намерения разрушать крепость, они только хотели повредить ее и заставить гарнизон сдаться. Очевидно, они надеялись на медленную капитуляцию и рассчитывали получить в свои руки все еще пригодную крепость.
Патер Антонио обнаружил, что он недооценил Грушикова.
Кто знает, оставят ли его в живых, как только он сдастся.
В это мгновение патер Антонио знал наверняка только одно — и все остальные придерживались такого же мнения: если он отклонит капитуляцию, крепость ничто не спасет.
Рим, 16 марта, 12 час. 08 мин.
Святой отец, сидевший на позолоченном, обтянутом красным бархатом стуле, бросил кроткий взгляд на кардинала Сабатини. В его ясных, очень синих глазах с невероятно мягким взглядом было сознание абсолютной власти, которая распространялась на миллионы людей, и все же дилемма, перед которой только что стоял кардинал, замутила их. Он не совсем понимал, о чем речь, но все же у него на мгновение перехватило дыхание.
Святой отец несколько минут молчал; сложенные руки покоились на столе возле карты, которую ему показал кардинал, его дух находился в темном туннеле и, сколько он ни искал, не видел ни малейшего проблеска надежды. Он почувствовал, как запульсировала жилка на его виске, словно хотела передать ему сообщение на тайном языке, и инстинктивно закрыл глаза.
Пульсация распространилась на шею, ритмичная и беззвучная, в глухом такте, который перешел в галоп. Что ему делать?
Глаза его оставались закрытыми, он ждал, а пульсация становилась все медленнее, пока наконец почти совсем не прекратилась. Он знал, что, только собрав всю свою решимость, мог принять решение, но нерешительность все еще владела его мыслями. Может ли он, человек, наместник Христа на Земле, сделать это? Позволена ли ему прерогатива Святого Петра принять это решение и присвоить себе такое право?
Кардинал неподвижно сидел на позолоченном стуле; его мозг был занят совсем другими мыслями. Он чувствовал, как неумолимо течет время, и слышал шаги неотвратимо приближающейся смерти.
Это было почти физическое, осязаемое присутствие, которое он сначала хотел изгнать, незримо проникнуть на тайную тропу, и его воля не могла сопротивляться этому. И все же он мог себе представить, какие соображения вызвало его предложение у Понтифика, и, хотя еще не осознавал его в Полном объеме, он испытывал страх. Он инстинктивно понял, какое значение будет иметь такой акт со стороны Святого отца и какие последствия он повлечет за собой, но робко возвращался к теологическим и моральным проблемам, которые поднимал этот акт, к тому, что его компетенция ограничена военными вопросами.
Понтифик раскрыл глаза и оторвался от размышлений.
— Сабатини, будьте откровенны. Это действительно необходимо?
Кардинал был потрясен: этот конфиденциальный тон его обеспокоил.
— Да, Ваша Светлость. Эти люди не могут рассчитывать ни на какую другую помощь, и выступление посвященных означает для них единственную возможность спасения. Кроме того, крепость — не говоря уже о жизнях ее гарнизона — чрезвычайно важное военное укрепление, потеря которого будет означать для нас такой удар, как в девяносто шестом году, когда Вена чуть было не попала в их руки.
Понтифик сцепил руки. Это было неизбежно: если вступаешь на этот путь, нужно идти до конца. Он собрал все силы, чтобы произнести последние слова.
— Да будет так!
Вестфалия, 16 марта, 12 час. 35 мин.
Грузовик остановился метрах в двадцати от рва, окружающего стену, и патер Антонио посмотрел в бинокль на лица пассажиров. Их было только двое.
Водитель был толст, у него было красное лицо и густые седые бакенбарды, парламентер — молодой, человек с прямыми каштановыми волосами и в очках.
Патер Антонио был удивлен.
Грушиков, должно быть, был очень уверен в своей победе, если послал юношу на переговоры о сдаче. Священник покинул наблюдательный пост и отдал приказ провести юношу в его кабинет.
Через несколько минут он увидел парламентера вблизи и понял, что тот действительно был молод, однако не настолько, как это казалось на первый взгляд; ему было лет двадцать пять. Гладкое, чисто выбритое лицо и несколько старомодные очки придавали ему вид ученика средней школы, но серые глаза, которые, очевидно, не удивлялись ничему, казались более старыми и придавали лицу странное выражение, словно принадлежащее старцу, который все познал в своей жизни и ничего больше не ждал от нее.
— Господин Де Гуэвас? — спросил он, не садясь.
Священник слегка покачал головой.
— Патер Антонио Де Гуэвас, — поправил он.
Молодой человек сделал извиняющийся жест.
— Патер Антонио, маршал Грушиков шлет вам свои приветствия.
— Садитесь!
Парламентер сел и положил руки на колени.
— Я майор Крамер. Маршал поручил мне передать вам условия сдачи, — он мгновение поколебался, ожидая реакции иезуита, но патер Антонио молчал. — Маршал предлагает вам в течение шести часов очистить крепость и сдать оружие. Любая попытка уничтожить перед сдачей оружие и снаряжение будет рассматриваться, как нарушение договора, и освободит нас от всех обязательств. В течение шести часов все ваши люди, а также и раненые должны покинуть крепость и собраться у источника в пятистах метрах на восток. Вы будете отправлены в ближайший лагерь военнопленных.
После последних слов майора воцарилась короткое молчание.
— Это все? — спросил патер.
Молодой человек не понял.
— Что?
— Я спрашиваю, это все? Вы хотите удалить нас и использовать свои пушки для других целей? Или вы нас расстреляете?
