Волчьи дети видят волчьи сны. Тополю снились грибные дожди и блудливые весенние ветры.
С тех пор, как Тополю исполнилось десять, спал он исключительно стоя…
Однажды Зигфрид заметил Тополя на берегу Нифльзее. Руки его были подняты к небу и замкнуты над головой в древнем молитвенном жесте, образуя некий контур кроны.
Безмятежный и отчужденный, Тополь стоял на одной ноге, поджав другую к внутренней стороне бедра. И хотя позу он не переменял битых три часа, ни одна мышца его тела не дрожала утомленно. Глаза Тополя были широко открыты. Походили они, кстати, на желуди – и цветом, и отсутствием выраженного света заинтересованности происходящим, каковым лучатся глаза людей и домашних животных.
Человеческое было Тополю глубоко чуждо.
Опечалившись, он садился на корточки и начинал мести по земле расслабленными, как плети, руками – ни дать ни взять плакучая ива на ветреном берегу.
Безобидный Тополь рождал в Зигфриде брезгливую антипатию, королевич его сторонился.
От общества же некоторых других гостей Зигфрида ограждал Альбрих. В таких случаях Зигфриду бывало нелегко сдержать гнев, ведь он так любил новые знакомства.
– Что это был за господин сегодня утром?
– Не твоего ума дело, малыш. К общению с такими господами ты еще не готов.
Обращение «малыш», а главное обидный тон, которым вся эта тирада была произнесена, возмутили гордеца Зигфрида.
– Почему ты всегда стремишься меня оскорбить? – воскликнул королевич. – Почему ты все время меня вышучиваешь? Называешь «малышом»?
– Твои родители короли тебя избаловали, – дружелюбно пояснил Альбрих. – Ты привык, что тебя уважают просто так. За то, что ты Зигфрид, сын Зигмунда. Для молодого мага это вредная привычка. Поскольку духи и стихии не будут уважать тебя просто за то, что тебя родила королева. Их уважение нужно заслужить.
– А если я не заслужу?
– Тогда они сожрут тебя.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы крысиной стаей верховодил цыпленок? – вставила слово щука-с-навершия-посоха. Альбрих велел ей заткнуться, легонько шлепнув по темечку.
– И все равно, если бы ты обращался со мной по-человечески, я любил бы тебя как родного отца. А так – извините, – буркнул Зигфрид. Он очень рассчитывая задеть Альбриха.
– Учителя бывают двух видов, – на сей раз пучеглазое лицо карлика было серьезно. – Первые – это учителя, которых любят ученики. Вторые – это учителя, ученики которых вырастают самостоятельными и сильными. Мне не нужна твоя сыновняя любовь. И чья-либо еще любовь мне тоже не нужна.
Зигфрид мучительно обдумывал услышанное.
Он часто ссорился с Альбрихом (то есть бывал с ним непочтителен). Он нередко дулся на Альбриха и в сердцах честил его «кочерыжкой». Однако он был уверен, что Альбрих ему как минимум симпатизирует, раз уделяет ему так много времени, кормит его, охраняет… Наконец Зигфриду показалось, что он нащупал ответ.
– Послушай, Альбрих, Фафнир говорил мне, что когда я стану Ловцом Стихий, то со временем превзойду свою человеческую природу. Это значит, со мной тоже когда-нибудь будет так? И я тоже не буду нуждаться ни в чьей любви? – тихим голосом спросил Зигфрид, его голубые глаза невольно увлажнились.
– Если, – запальчиво пискнула щука, но, поймав сердитый взгляд хозяина, застыла, словно неживая.
– Что – «если»? – гневливо передразнил тварь Зигфрид.
– Ты забыл добавить слово «если», – пояснил Альбрих. – Если ты сделаешься Ловцом Стихий, если превзойдешь свою природу, ты станешь подобен мне.
Альбрих говорил еще долго. О том, что не нуждаться в любви и быть черствым, бессердечным злодеем – не одно и то же. О том, что любовь – это клей, который стягивает части мира вместе. Что деятельно нуждаются в дополнительных порциях этого клея только люди неполноценные, которые плохо склеены сами. («Всякие педофилы, некрофилы и вампиры», – уточнила щука.) Что нормальным людям, если они не собираются размножаться, хватает той любви, которая растворена в воде и воздухе.
Тогда Зигфрид впервые позволил себе усомниться в правильности выбора, сделанного на Гнитайхеде, у пещеры.
Прошло еще два года.
Зигфрид покончил с ботаническими и зоологическими премудростями и находился на дальних подступах к королевству сновидений.
В его активах теперь числились наречия некоторых животных. Из языка птиц он по-прежнему знал немногое, например, что февральское синичкино «ци-ци-би!» означает «ну и фигня!»
Он самостоятельно изловил и подчинил своей воле духа горного источника и научился виртуозно начищать салом парадные сапоги Альбриха.
Зигфрид много чего прочел. Впрочем, магические книги теперь казались Зигфриду скучными. Он даже сложил сожалеющее двустишие:
Магические книги
Лишены интриги
Обнаружив сундук с римскими и греческими сочинениями, Зигфрид с упоением проглотил их все.
Интриги в них хватало.
Над «Сатириконом» Зигфрид нахохотался до икоты. А над «Повестью о самоубийстве двух влюбленных, разлученных своими родителями» даже всплакнул украдкой в подушку.
Рыдая о судьбе влюбленных, он плакал и над своей бесчувственной, безлюбовной судьбой тоже, хотя и не дерзал себе в том признаться. Впрочем, когда в его опочивальню пробрался первый рассветный луч, душевное равновесие королевича уже было восстановлено крепким сном. А когда Альбрих позвал завтракать, влюбленных королевичу было больше не жаль. В конце концов, ведь это же все вымысел, так?
Обнаружив душевную перемену, Зигфрид решил, что стал циником.
Правда, приятную, взрослую циническую уверенность в себе несколько поколебало известие, которое принес на Нифльзее сильф Соере. Скончалась старшая дочь главного советника Зигмунда, дивная волоокая Сигизберта.
Год назад Сигизберта вышла замуж по сговору за одного идиота из вождества хальвданов. А с месяц назад умерла родами, не сумев разрешиться первенцем.
Печаль буквально сокрушила Зигфрида.
Каждое из обстоятельств рассказа Соере рождало в Зигфриде горестную бурю – что Сигизберта, что вышла замуж, что за хальвдана, что умерла, что родами, что родами первенца…
– А ты что думал, ты уедешь, а она будет тебя дожидаться? Будет хранить девственность, памятуя детские клятвы, которыми вы обменивались, озорничая под пиршественным столом? – Альбрих беспардонно вклинился в страдания Зигфрида.
– Ничего я не думал! – прошипел королевич.
– Ага… Ты будешь постигать науки, а там, в твоем Нидерланде, время остановится?
– Отстань от меня, сделай одолжение! И вообще, откуда ты знаешь о клятве под столом? А-а, впрочем, ты всегда все знаешь! Это уже начало мне надоедать!
