Планкет бросился на помощь другу, споткнулся и растянулся на полу.
— Какой-то он у вас чересчур живенький, рубленая китятина. — Фокси нахмурился. — Надо было мне сразу догадаться, форель в кислом соусе! Вот ослы. Вы же ничего толком делать не умеете. Ладно, раз обещал…
Раздался хлопок, словно лопнул огромный воздушный шар. И сразу — звон бьющегося стекла. На пол посыпались синие, зеленые, красные осколки, разлетаясь драгоценными брызгами. Механик поднял голову и не поверил своим глазам: подсвеченный синими разрядами, в витражном проеме исчезал китовый хвост. Слабо раскачивались лопнувшие тросы, концы у них были взлохмачены.
Извечные противники встретились, и кальмар проиграл.
Когда раздался треск, Фласк решил, что это не выдержали его шейные позвонки. Вот и все. Воздуха отчаянно не хватало, горло перетянули металлической лентой. Фласк понял, что сейчас отойдет в мир иной. Перед ним со скоростью пневмопочты проносилась вся жизнь, мешая придумать хоть что-нибудь.
Крокус же и ухом не повел. Глаза негра горели мрачным огнем безумия.
В следующее мгновение Фокси ударил его по голове толстенной книгой. Звук был такой, словно штормовым ветром сломало мачту. Но огромный негр лишь моргнул и продолжал душить жертву — даже шторм ему был нипочем. Пальцы сжимали горло певца. Старый моряк крякнул и замахнулся вновь… но ударить не успел. Крокус внезапно обмяк. Глаза негра закатились, он повалился на Фласка.
Певец, освободившись, судорожно хватал ртом воздух как большая круглая рыба; лицо его стало багровым.
— Однако, — сказал Фокси, разглядывая вмятину на обложке. — Крепкие пошли покойнички, чтоб мне провалиться.
Название книги гласило «Охотничьи трофеи, их добыча, обработка и хранение». Впрочем, читать старый моряк все равно не умел.
Шульц выскочил на крыльцо, на секунду опешил и метнулся обратно в тень колонны.
Барбюны!
Бенедикт Шульц редко чему удивлялся — но не сегодня. Сегодня мир всерьез за него взялся. Мало было Крокуса.
Полтора десятка разгоряченных барбюнов размахивали ножами и кричали, вторя своему вожаку — толстенькому человечку в квадратной желтой шапочке. В другое время эта шапочка показалась бы Шульцу смешной. Но не сейчас… Человечек восседал на высоком стуле, который его сородичи несли на плечах.
— Дети мои! — вскричал главный барбюн. — Покажем этим Годси! Вероломным Любленам! Жалким Булланам! Их коварный план провалился!
Вооруженные идиоты на ступенях Музея Естественной истории. Сомнений не осталось — мир катится в пучину.
Шульц взвесил, кого он опасается больше — барбюнов с ножами или Крокуса без ножа? Пожалуй, одинаково.
В этот момент толстенький барбюн воздел руку как адмирал, направляющий флот на Большую Бойню. Указывал он, казалось, прямо на Бенедикта Шульца.
Это решило дело. Известный дьявол лучше неизвестного. Шульц развернулся и направился обратно в Музей.
Витраж разлетелся в блеске электрических разрядов, словно взорвался огромный калейдоскоп. Осколки стекла обрушились на мраморные ступени. Перезвон тысяч колокольчиков ударил в уши.
Золтах Гарби, выпучив глаза, смотрел, как из темного проема окна медленно, точно сквозь паковый лед, выплывает скелет кита.
А потом время решило наверстать упущенное — понеслось точно синема, прокручиваемая на тройной скорости. Кит вырвался из плена и с грохотом рухнул прямо на тележку. Благородное семейство Гарби, вереща, бросилось врассыпную. Только Золтах ни на шаг не сдвинулся с места.
Он смотрел на дар небес. КИТ. Настоящий скелет кита… Никогда ни у одного из барбюнских семейств не было подобной повозки. Это истинный триумф. Уперев руки в бока, Золтах Гарби расхохотался.
Горло болело, но Фласку было все равно. Все кончилось, а он жив! Но главное — соль, великолепная соль первой октавы, все еще билась в ушах оглушительным набатом. Его голос… Голос, способный отправить в полет кита. Киты не летают? Ха! И Фласк почувствовал, как его переполняет счастье.
За спиной раздалось вежливое покашливание. Фласк повернулся и встретился взглядом с Гибким Шульцем. Король преступного мира улыбался. Фласк хрюкнул (звук, совсем не подобающий певцу его уровня). Ну вот и все… Слава и смерть всегда ходят рука об руку, лучшие певцы умирают на сцене. Он достиг триумфа, а значит… Жаль, никто так и не узнает о силе его недооцененного гения. Планкет мемуаров не напишет.
— Это была лучшая нота, что я слышал в своей жизни! — воскликнул господин Шульц. — Соль первой октавы, надо же! Такая чистая и мощная! Господин Шаляпин — великий артист, но он может петь только ля. Потрясающе, Фласк! Мои аплодисменты!
Челюсть певца упала.
— Фласк, мальчик мой, — продолжал Шульц. — Пожалуй, я тебя недооценивал. У тебя золотой голос. Поверь — я разбираюсь в искусстве! Пойдем, дружище, такую ноту стоит отметить.
Подхватив певца под локоть, Шульц повел его к выходу из музея. Мимо, не обращая на них внимания, пропятился Фокси Лампиер, волоча бесчувственное тело Крокуса. Физиономия Шульца на секунду вытянулась.
— Куда это он потащил моего негра?
Фласк тяжело вздохнул. Попробуй теперь объясни.
— Просто он пообещал нам позаботиться о трупе, господин Шульц.
— Так Крокус еще не труп? — не понял Шульц.
— Это не важно. Фокси всегда выполняет свои обещания.
Планкет медленно спускался по ступеням музея. Снежинки, кружась, оседали на рукава и плечи, сверкали в свете фонарей алмазной крошкой. За спиной Фласк оживленно ругался с Шульцем — ветер доносил обрывки разговора о нотах и октавах.
Планкет поднял голову. Снежинки липли к очкам и таяли от дыхания. Сквозь влажное марево город казался расплывчатым, загадочным и чертовски красивым. Луна прищуренным глазом подмигнула ему, и Планкет подмигнул в ответ. Все-таки, несмотря ни на что, он любил этот город. К черту Мексику!
Тонкая розовая полоска на горизонте кажется китовой кровью, расползающейся по морской воде. Вскоре пробьет восемь, и начнется День Большой Бойни. Пока же город вязнет в белесой предрассветной дымке. Силуэты домов выглядят размытыми. Зябко. Вдали, в гавани Нового порта, броненосцы раскочегаривают топки, гремит железо и горит уголь. Корабли готовятся к выходу — словно железные киты сонно ворочаются в тесном логове.
