— Недели две назад. И я думаю теперь, что с помощью нового органа я научился тому, что имею. Неужели вы не понимаете, что я первый человек, преодолевший скачок в эволюции! Природа ищет, она создает новые органы, но случаются и неудачи. Вы понимаете?
— Молодчина, — сказал профессор. — А ну-ка…
Профессор взял его за руку и, глядя на часы, сказал: — Восемьдесят.
Николай сделал усилие, и сердце стало биться реже, потом еще реже.
— А теперь? Посчитайте.
— Сорок шесть, — медленно произнес профессор.
— Ну вот видите. А хотите, я сейчас…
— Вы занимались гимнастикой йогов? — перебил профессор.
— Йоги совершенствуют только свой организм, и их умение умирает вместе с ними. А я убежден, что источник боли находился во мне еще до моего рождения. И вы понимаете, что это значит? А то, что я передам свои свойства по наследству!
Профессор расхохотался.
— Ну, ну! Хорош мечтатель. И все-таки вы молодчина! Так поверить в свои силы, — добавил уже серьезно. — Летайте на здоровье, — похлопал он на прощание Николая по плечу. Подошел к окну. Открыл его, и в комнату ворвались аромат весеннего сада и голоса птиц. — Летайте на здоровье. Жизнь так прекрасна!
И Николаю показалось, что он вспрыгнул на подоконник и, не дав никому времени опомниться, оттолкнулся от карниза. Уроки, полученные во сне, не прошли даром. Он, спланировав, опустился на газон…
Он не помнил, как выбежал на улицу и вскочил в отъезжающий автобус.
— Ну что сказали врачи? — сразу же спросила Дина.
— Что я совершенно здоров. Они замечательные люди, извинились за ошибку в диагнозе и хотели сфотографировать меня для научного журнала. Но я поскромничал и убежал… Нет, в самом деле, Динка, я абсолютно здоров.
Дина опустилась на стул, и по ее растерянному лицу можно было понять, что она и сама не знает, плакать ей или смеяться. Но потом все-таки сделала выбор и заплакала. Яблоки посыпались из сумки.
— Я не хотела говорить тебе, потому что я в тебя очень верила, — сказала она немного погодя. — Прости меня. И жалость здесь ни при чем. Я люблю тебя, Коля.
— Странно, что мы никогда не говорили об этом.
Он погладил ее по волосам. Они падали на глаза, и он не видел их, а это было очень важно. Видеть ее глаза.
— Я хотела, чтобы после тебя остались не только эти картины. Сейчас, наверное, можно сказать.
— А я догадываюсь. Можешь и не говорить. Я буду учить его летать. Хотя, кто знает, может быть, он будет делать это с рождения. То-то будет тебе хлопот…
И он рассмеялся, и поднял ее на руки, и опять словно почувствовал за спиной крылья, и увидел зеленую равнину родной стороны.
— Прости меня, Чу, — сказал Пап обезьянке, сидевшей у него на плече и беззаботно грызшей орех. — Я вынужден это сделать.
Обезьянка насторожилась, пригнула головку, словно хотела что-то прошептать ему на ухо.
Светило висело низко, над самой крышей гостиницы, и лениво, нехотя согревало планету.
Зеркальные двери бесшумно распахнулись.
За высокой стойкой вяло перебирал четки смуглый гиянин. Увидев приближавшегося Папа, он отложил четки и изобразил на лице улыбку.
— Я вас приветствую на планете Гий. Только что прибыли?
— Да, — сказал Пап и почему-то прибавил: — Пассажирским.
— Вы, разумеется, впервые на Гии… Надолго?
— Не знаю. Как получится…
— Понятно. — Улыбка словно навечно отпечаталась на лице гиянина. — Решили попытать счастья. Сложное это понятие — счастье… сложное. Наверное, и вы наслышаны о нашей планете?
Пап промолчал. Обезьянка грызла орех.
— Видимо, вам нужен номер поменьше? — осведомился гиянин, мельком взглянув на потрепанные, запылившиеся ботинки Папа.
— Да.
— Величины теряют свое значение перед бесконечностью Космоса. И время тоже… Пусть это вас не смущает.
Гиянин был настроен философски. У Папа от голода сосало под ложечкой.
Обезьянка выплюнула ореховую скорлупу в лицо гиянину.
Тот лишь на миг недовольно сморщился и вновь улыбнулся как ни в чем не бывало.
— Извините, — сказал Пап.
— Да что вы, ничего. А что это за животное?
— Это обезьяна с Земли.
— Забавная какая…
«Прости меня, Чу…» — Я бы хотел продать ее. Где это можно сделать?
Гиянин потянулся через стойку и осторожно коснулся обезьянки.
— Забавная, — повторил он. — А что она умеет?
Пап снял обезьянку с плеча и, поставив ее на стойку, приказал: — Чу, покажи, что ты умеешь.
Чу послушно повиновалась. Она сделала стойку на передних лапках, а задние при этом смешно раскачивались в воздухе.
— А теперь покажи, как ходят кокетливые дамы.
Чу, переваливаясь, гордо прошла от одного конца стойки к другому.
— Изобрази Папа. Пап — это я.
Обезьянка прошлась по стойке, удивительно точно подражая походке хозяина.
— Чу, умри!
Чу легла и неподвижно застыла.
— Можешь показать, что делал гиянин, когда мы зашли?
Обезьянка с готовностью взяла брошенные гиянином четки и с важным видом стала их перебирать.
— Прекрасно, прекрасно! — захохотал гиянин.
— Кстати, эти четки тоже с Земли, — заметил Пап.
— Что вы говорите! — Гиянин не глядел на четки. Он гладил обезьянку. — Молодчина! Смешное, очень смешное животное.
— Смогу я ее продать?
— Конечно, — с готовностью ответил гиянин. — Только через аукцион. Другой формы торговли у нас нет. Двадцать пять процентов выручки ваши.
— Двадцать пять?…
— Да. Это не так уж мало. Если вы согласны, оставьте зверька у меня.
— Хорошо.
Обезьянка грызла четки. Пап полез в карман, достал три ореха и положил их на стойку. Чу схватила его палец и стала сосать, причмокивая.
Пап улыбнулся.
— Мы с ней старые друзья, — сказал он.
Гиянин понимающе кивнул и протянул Папу ключ от номера.
Пап в нерешительности стоял у стойки.
— Нельзя ли мне что-нибудь поесть… за счет моей будущей выручки?
Гиянин снова кивнул.
— Разумеется. Вам принесут в номер. Можете поспать. Я вас разбужу перед аукционом.
Обезьянка запищала и прыгнула Папу на плечо.
— Нет, Чу, — сказал Пап, снимая ее с плеча, — ты останешься тут.
Он поставил ее на стойку, но она вцепилась ему в палец и не отпускала.
— Чу, умри! — приказал Пап.
Обезьянка отпустила палец и послушно легла.
— Есть у вас какая-нибудь коробка? — спросил Пап у гиянина.
Тот достал из-за стойки круглую жестяную коробку с изображением гостиницы. Открыл крышку. Пап поднял неподвижную Чу, положил ее в коробку и туда же — три ореха.
