Однажды Припригги отправился в мангровые заросли поохотиться на летучих лисиц {Летучая лисица (Pteropus medius) - млекопитающее из подотряда крыланов. Размах крыльев достигает 1,5 м. Питается фруктами.}. Но их было так много, что они подхватили его и потащили вверх. Утром они бросили его на полпути к небу, и Припригги запел на прощание.
Старые Люди проснулись рано и услышали пение Припригги, а тот спел прощальную песню и умолк. Старые Люди взяли у Припригги эту песню и придумали танец. Это прекрасная песня, это песня Припригги. После того как он спел ее и попрощался с людьми, они никогда больше его не видели. А когда стемнело, они увидели в небе Млечный Путь - раньше его там не было - и исполнили большой танец для Припригги и повторяли слова его песни.
Но я не знаю слов этой песни, мистер Маршалл. Слова знают только Старые Люди.
– А их уже нет, - сказал я.
– Да, их уже нет.
Должно быть, ему захотелось побольше сообщить мне о Старых Людях. Натянув поводья, он сказал:
– Я вам кое-что покажу.
Мы поехали через заросли, пробираясь среди деревьев, увешанных красными плодами, среди панданусов {Панданус (Pandanus) - род однодольных деревьев и кустарников.}, акаций и фиговых деревьев, увитых лианами. Наконец мы выбрались на площадку, сплошь заросшую ямсом и ползучими растениями.
Бенни показал мне большой плоский камень, лежавший под искривленным деревом. Поблизости не было камней, и этот камень казался инородным телом.
– Как сюда попал камень? - спросил я у Бенни.
– Видите ли, мистер Маршалл, белые часто уводили Старых Людей.
– Уводили? Вы хотите сказать, уводили силой?
– Не совсем силой, но вроде бы так. Белые называли это вербовкой. Они приезжали на люгерах. Старые Люди шли на борт, не зная, что их ждет, а белые увозили их искать раковины. И однажды - это было давным-давно - Старые Люди, которых заманили в море, выбросили капитана за борт и повернули люгер к берегу. На люгере были камни для балласта. Старики взяли один камень, чтобы толочь на нем корни водяных лилий. Вот этот камень. А теперь я покажу вам еще кое-что.
Мы поехали дальше. В густых зарослях, куда почти не проникал свет, Бенни остановил лошадь.
– Здесь Старые Люди прятались, когда в них стреляли. По-вашему это называется убежище. Вот убежище Старых Людей.
Это было красивое место, но после слов Бенни оно сразу показалось мне зловещим. Я представил себе дрожащих от страха людей, пробирающихся сквозь чащу, задыхаясь, страдая от кровоточащих ран…
Мне не хотелось оставаться здесь.
– Поедем отсюда, - попросил я. - Здесь страшно.
– Поедем. Мне тоже страшно.
Домой мы ехали медленно. Бенни рассказывал мне истории, некогда услышанные им от Старых Людей.
Он пытался объяснить мне одно из их верований, согласно которому колдун племени может лишить человека сознания и выпустить из него всю кровь; жертва возвращается в стойбище внешне не пострадавшей, но обреченной на скорую смерть.
Позднее, в Арнхемленде, я слышал много таких рассказов, но тогда, слушая Бенни, я подумал, что это скорее миф, нежели верование, и не стал его об этом расспрашивать.
Тем временем мы подъехали к строениям миссии.
– Может быть, в другой раз вы еще что-нибудь расскажете мне о Старых Людях? - спросил я.
– Конечно, - ответил Бенни. - Один из Стариков еще живет здесь, но вы не сможете с ним объясниться: он говорит только на родном языке. Я попрошу его рассказать истории, которые он знает, а потом расскажу их вам.
Но мне не довелось больше слушать рассказы Бенни Чарджера. На люгере готовились к отплытию.
Позднее с веранды миссии я заметил нескольких женщин, собравшихся на берегу. Я пошел попрощаться с ними. Оказалось, что они специально ждали меня. Каждая из них обязательно хотела что-нибудь дать мне на память.
– Это вам подарок.
– А это вашей жене.
– Приезжайте еще. А это возьмите на память.
– Может быть, ваша жена сфотографируется с моими цветами и пришлет нам карточку?
Тут были ожерелья из красных с черным горошин, веера из листьев пандануса, цветы из перьев попугая, карликовых гусей и журавлей, раковины и браслет из раковин…
Было уже темно, когда мы вышли из здания миссии и пошли к морю. Дэвид Мамуз Питт стоял на песке. Он наклонился и, крякнув, поднял меня на плечи.
За отмелью ждала невидимая в темноте шлюпка. Плеск воды под ногами Дэвида казался неестественно громким в нависшей над морем тишине бескрайней тишине, которая сгущается над темной водой, когда земля исчезает из виду.
Вдруг я услышал зов ржанок, которые летели на юг над морем. Теперь море уже не казалось мне таким, пустынным.
Было так темно, что я не видел шлюпки до тех пор, пока Дэвид не подошел к ней вплотную. Когда он опустился на скамейку и сделал первый взмах веслами, в темноте заплясали отсветы фосфоресцирующей воды.
Весла врезались в воду. Вода бурлила за кормой лодки, излучая свет, мерцавший над черной поверхностью моря…
Наконец мы взобрались на борт люгера. Я лег на койку, которая вскоре начала раскачиваться в такт рокоту мотора.
Глеб Николаевич Голубев. Пытливый странник
Летом 1723 года в доме киевского купца Григория Григоровича случилась беда: исчез сын Василий.
Вернувшись вечером из дальней торговой поездки, отец не нашел его дома и сразу почуял неладное.
– Где сын? Куда он ушел? - грозно спросил он у жены.
Та только разводила руками:
– Не знаю, отец. Наверное, в школе засиделся или с приятелями где гуляет. Придет, чай, скоро. Далеко ли уйдет он с больной ногой…
Отец не спал всю ночь, выходя на крыльцо при каждом собачьем лае за высоким забором. Тревожные мысли томили его. Чувствовал Григорий, что сын ушел далеко и, видно, не скоро вернется.
Они спорили с сыном уже давно. Отец хотел, чтобы Василий тоже пошел по купеческой части. А сын поступил в Латинскую Киевскую школу. Отец требовал, чтобы сын за грамотой не гнался, а лишь «в церковном упражнятися песнословии и чтении».
Но Василий увлекался историей, философией, географией, рисовал «мирские картинки». Часто он заговаривал последнее время о том, как хочет учиться дальше и поездить по чужим городам.
– Хочу услаждаться путешествием и историей разных мест, - твердил он отцу.
«Не иначе так и сделал, вражий сын, - думал Григорий Григорович, ворочаясь на лавке. - Ушел из дому, опозорил на весь город».
Он встал и снова начал допрашивать жену: когда последний раз видела сына? Что он делал вчера? О чем говорил?
Мария отвечала растерянно, невпопад, отводила глаза. А к утру, когда за окнами начал синеть рассвет и звонко заголосили петухи по усадьбам, ударилась она в слезы и повинилась, что сын ушел в город Львов и сама она его благословила на дорогу.
