— Исчезает, — подсказал Яков.
— Не знаю, право же, не знаю…
— Расплывается. — Яков усмехнулся прямо в лицо профессора. Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки в карманы пиджака. — Они, ваши коллеги за рубежом, философствуют о расплывчатом и непознаваемом, а сами, с помощью нашей диалектики, копаются в атоме и пытаются овладеть атомной энергией. Любопытно, кому нужна такая философия? Кто это оказался таким предупредительным и прислал вам уже переведенного на русский язык Бора?
Яков не выдержал и зло расхохотался.
— Довольно, Яков! — Евгений Борисович хлопнул ладонью по столу. По лицу его пошли красные пятна, зеленоватые глаза засветились недобрыми огоньками. На этот раз он долго не мог овладеть собой. Он дышал тяжело, губы его подергивались.
— Яков, — заговорил он срывающимся голосом, — если бы ты знал, как я привязался к тебе. Рядом с тобой у меня все спорится. Прежде я искал одиночества в своей работе, а теперь не могу обойтись без твоего общества. Яков! Мы могли бы делать с тобой большие дела. О нас заговорит весь мир. Ты горяч, но тебе нужен руководитель. Нам надо стать друзьями. Что ты скажешь, если я буду все-таки требовать твоего перевода на постоянную работу к себе?
— Нет, Евгений Борисович, — Яков отрицательно покачал головой. — Извините за грубость, но только я не гожусь для составления гороскопов. Я живу в реальном мире и хочу заниматься реальными делами. Мне не страшно от того, что электрон обращается в луч света. Мне только очень хочется знать, как это происходит. И вот поэтому ваш принцип дополнительности мне кажется немногим лучше «Ветхого завета», о котором мне немного рассказывала мать, хотя она и сама в него никогда не верила.
— Замолчи! — Турбович вскочил на ноги, — Мальчишка!
— Что это у вас здесь происходит, товарищи? — произнес за спиной Якова голос Карганова. — Вся лаборатория на ноги повскакала, за пожарниками готовятся бежать. Деретесь, что ли?
Турбович опустился в кресло. Не глядя на Карганова, он стал разыскивать по карманам коробку с табаком, хотя она лежала перед ним на столе.
Карганов, кряхтя, сел в кресло по другую сторону стола.
— А ты чего, как Дон-Кихот, ноги расставил? — обратился он к Якову. — Садись. Ссорились, значит? Из-за чего?
— Спроси своего Дон-Кихота. — Евгений Борисович трубкой с обломленным чертиком ткнул в сторону Якимова. — Змея, а не человек.
— Ух, ты, — Карганов вытащил платок и вытер им лысину. — Мурашки по коже. Обидел тебя Яков, что ли?
— Я попросил бы вас обоих оставить меня в покое.
— Идем, Яков. Человек и в самом деле не в себе.
Карганов взял Якова за плечи и вывел на широкую площадку двора. Они прошли в садики сели на скамейку, на которой когда-то сидела Люба. Вечерело.
— Расскажи-ка, чем ты обидел моего коллегу.
Яков рассказал о причине, вызвавшей ссору. Выслушав, Карганов взял Якова за локти и повернул к себе лицом. Свет из ярко освещенных окон институтских корпусов упал на Якова.
— Экий же замечательный детина! — с любовью произнес Карганов. — Наверняка и папка таков. А ты понимаешь, что стал настоящим зрелым коммунистом! Ко-мму-нист! Из твоего рассказа так и прет нашей диалектикой. Да когда же ты успел ее нахвататься?
— Марк Захарович помог, — смутился Яков. — Я Ленина читал.
— Хорошо, просто очень хорошо! Коммунист, да и только. Пора…
Яков шел по улице неторопливой, размеренной отцовской походкой. Пора… Завтра же к Глазкову. Рекомендации дадут комитет комсомола, Андронов, Александра Дмитриевна… весь цех даст!
— Пора, пора!
— Вот ты и пришел в партию, — сказал Глазков, пробежав глазами заявление. — Ты вполне дорос до нее. Вполне. Не говорю о возрасте. Ну, а какие перспективы у тебя с ядерным сплавом?
— Ищем, — сразу повял Яков.
Марк Захарович потрогал дужку очков на переносице, переложил заявление в папку.
— Кто, кроме Пащенко, помогает тебе в оптическом институте? — спросил он. — С кем из профессоров ты консультируешься?
— Пока ни с кем.
— Да? А почему?
Яков пожал плечами. Ему не хотелось рассказывать об испорченных взаимоотношениях с Турбовичем. Трудно было сказать, что больше мучало Якова: ссора с Евгением Борисовичем или совет Герасима Прокопьевича продолжать учебу.
— Пожалуй, пора нам собраться вместе и поговорить по душам, — решил Глазков. — Все же в институте крупные специалисты, знатоки своего дела. Что ни говори, а опыт у них за плечами огромнейший. Понимаешь, опыт, теория. Поговорим, поспорим, глядишь, чего-нибудь и выплывет. Ты, Яков, уж и на себя стал не похож: кожа да кости. Как дочка, растет?
— Растет. — Улыбка осветила лицо Якова.
«Вот где его настоящее счастье, — подумал Марк Захарович. — Такая крошечная, такая пискливая, а вместе с тем такая прочная опора в жизни».
— Давненько мы у тебя с Сашенькой не бывали, — сказал парторг, — видишь, какая атмосфера на комбинате — как струна. Фашистов доколотить нужно. Так вот что сделаем, Яков: я приглашу на комбинат Турбовича, Карганова и Покровского. Здесь мы себя свободнее будем чувствовать, а им не привыкать. Но ты приготовься. Чтобы за словом в карман не лазить. Понял?
— Понял, Марк Захарович.
— Вот и действуй.
После ухода Якова парторг долго ходил по кабинету, заложив руки за спину и покусывая полные губы. С опытными работами, с поисками ядерного сплава у Якимова и его товарищей ничего не получалось. Но почему? Марк Захарович не сомневался в способностях Якова, в способностях Пащенко и Гобермана. Теоретические расчеты он просмотрел довольно внимательно, потом просмотрел их вместе с главным металлургом. Оба сошлись на том, что в основе расчетов лежит трезвая, хотя и необычно дерзкая идея. Выбранный путь экспериментов не вызвал у них сомнений.
— Это ничего, что пока нет положительных результатов, — успокоил Глазкова главный металлург. — Тут пахнет долгими годами, а может быть, и десятилетиями. Якимов идет к открытию, а не к усовершенствованию уже существующего процесса получения стали.
Однако довод главного металлурга не успокоил парторга. Его смущало то обстоятельство, что в работах над ядерным сплавом не принимает участия никто из более опытных людей, например, тот же Турбович или Карганов. Молодость троицы в некоторой степени могла иметь отношение к ее неудачам. Молодость — это, безусловно, ощущение нового, смелость, способность дерзать. Зато зрелость — это опыт, знание дела, сила ориентировки. Очень хорошо, когда сочетаются молодость и зрелость. В данном случае такого сочетания не было.
