— Ну и рванул этот парень! Наверное, принял нас за Moai Kava Kava?[27]
Маева в темноте несколько раз нервно затянулась сигаретой и наконец проговорила слегка дрожащим голосом:
— Подождите…
Она на ощупь нашла его руку и ввела в небольшой холл, широкое окно которого выходило на южную оконечность острова. Лунный свет рисовал квадраты на диване, стоящем перед окном. Они сели на диван.
— Почему ты не включишь свет? — фамильярно обратился он к ней, как это принято у полинезийцев.
— Подожди… Не сейчас…
— Ладно. Но что случилось со всеми вами? С тобой, с мэром и другими? Вы даже до толчка казались странными…
Она долго смотрела на тлеющий кончик сигареты, прежде чем ответить.
— Да, ты прав. Когда мы пошли сегодня на пикник, дети мне тоже… показались странными. Они шушукались с видом заговорщиков и замолкали, когда я их о чем-либо спрашивала. Я подумала и поняла, что вчера или прошлой ночью, они сами или их родители видели… нечто…
— Что значит «нечто»?
— Что-то, но я не знаю что. Что-то, что их взбудоражило.
— Ну и ну! Они, наверное, видели какие-то тени или слышали шум. Может быть, это был звук от нашего движка. Вчера вечером он грохнул, а потом вышел из строя.
Она отрицательно покачала головой, и огонек сигареты отметил это движение огненными полосками.
— Нет, Крис. У губернатора и доктора тоже есть движки, но их шум никого не смущает. К тому же. когда я утром шла с учениками, жители, собравшись группками, о чем-то тихо говорили. Мужчины и женщины, А при моем приближении они замолкали.
— Но почему? Разве ты не одна из них?
— Меня родила мать-таитянка, а воспитывалась я в Папеэте, затем в Антофагасте в Чили, где служил чиновником мой отец, тоже метис чилийско-полинезийского происхождения. Я слишком европеизирована, чтобы местные считали меня своей. Они, конечно, любят меня, но это ничего не меняет, если речь идет о каких-то событиях вроде нынешних. Впрочем, вспомни сам мэра Антонио Хореко. Он называет тебя братом, но когда ты начинаешь расспрашивать его о табу, ты перестаешь быть его братом и становишься extranjeros, то есть иностранцем. Это не мешает ему уважать и любить тебя, но поступать он будет по-своему.
— М-м-м, — промычал француз. — Ты полагаешь, он знает, что представляет собой это «нечто»?
— Он мне ничего не сказал, но понял, что я обратила внимание на необычное поведение жителей.
— И все это произошло внезапно?
— Нет, — ответила она после некоторого колебания. — Дней десять назад я уже отметила для себя странное поведение моих учеников, например неожиданную скрытность. Но это не проявлялось так явно и болезненно, как сегодня. Не было всеобщей нервозности. Первый раз феномен охватывал только небольшое число лиц.
— Другими словами, немногие малыши и подростки… видели «нечто»?
— Представь себе, что в какой-то момент я даже подумала, что кто-то обнаружил наконец еще одну табличку ронго-ронго, и это событие вызвало у жителей поселка нечто вроде мании величия, сопровождаемой тайными сходками и таинственным видом, чтобы разжечь любопытство ех{га1фго8. На Рапа-Нуи все знают, что таблички стоят очень дорого. Но я отказалась от этой гипотезы. Если бы кто-нибудь из аборигенов совершил такую находку, он тут же побежал бы к тебе, чтобы обменять ее на золото.
— И пожалуй, остался бы таким же нищим, — улыбнулся этнограф. — Черт побери! — вдруг воскликнул он. — Это точно, десять дней назад начались странности у твоих учеников и их родителей?
— Ну, точную дату я тебе не скажу, но вроде бы так…
— Знаешь; может быть, и нет никакой связи, но именно в это время была взорвана первая бомба «Н» к югу от острова Хендриксон.
— А сегодня взорвали такую же и в том же месте, — попыталась продолжить закономерность учительница.
— Да. Но это не объясняет, почему накануне жители острова видели «нечто», — запротестовал этнограф, неожиданно заволновавшись.
— Крис, я не знаю, что случилось, но я боюсь…
— Боишься? Вот те на! Наверное, на тебя повлияла подозрительность этих людей, которые пугаются собственной тени!
— Может, ты и прав, Крис, но речь идет не о тенях…
Их глаза привыкли к полутьме холла. Лунный свет вычерчивал силуэты на фоне окна, и этнограф никак не мог принять всерьез страхи Маевы.
— Ну, ну, — сказал он, дружески касаясь пальцами руки девушки. — Ты учительница и даже лиценциат словесности, а веришь в разные средневековые штучки. Кстати, почему ты не зажигаешь свет?
— Это, конечно, глупо, — призналась она. — Я, наверное, смешна, как тот парень, который принял нас за злых Аку-Аку.
Этнограф улыбнулся, подумав о невероятной суеверности полинезийцев, которые и при дневном свете верят в проделки оборотней или духов Аку-Аку.
Девушка встала. И тут на ее лице отразилось ужасное волнение. Она инстинктивно прильнула к Христиану Денуае, который смотрел через окно на южную оконечность острова. Немногим более чем в двух километрах от них на вершине вулкана Рано Као, кратер которого превратился в озеро, возникло странное призрачное свечение, бросающее отблеск на темное небо.
* * *
В этот же день, после полудня, британский бомбардировщик со второй экспериментальной бомбой «Н» достиг зоны, где должно было состояться испытание. Аппарат, окрещенный «Sunny Ray», под командованием Flying commander Стива О’Брайена заложил крутой вираж, чтобы выйти на точку (в соответствии с указаниями начальства) на острове Хендриксон, расположенном в тысяче ста километрах к северу.
Производя ориентирование самолета на обратный курс, О’Брайен, летя на высоте девятнадцать тысяч метров, внимательно наблюдал за многочисленными контрольными приборами. В это время штурман Петер Хиггинс еще раз проверял координаты точки сбрасывания.
— Внимание, командан, droping point через тридцать секунд…
Командан Стив О’Брайен просто кивнул головой. Шлем и респиратор скрывали выражение его лица, застывшего в нервном напряжении.
— Внимание! Готовность десять секунд! Начинаю отсчет…
Радист Дэйвид Биддл взглянул на офицеров и прикусил нижнюю губу.
— …пять, четыре, три, два… Go!
Flying commander О’Брайен нажал пальцем красную кнопку на табло. В брюхе бомбардировщика открылись две створки, и из него выпал огромный блестящий цилиндр — водородная супербомба «Н». Заряд был сброшен. В тысяче километрах от тропика Козерога бомба погрузилась в океан, и ее электронная начинка начала отсчитывать время до взрыва при погружении на глубину пятьсот метров.
Радист Биддл включил рацию, и командир начал диктовать:
