Возможно, дело было в темноте, в усталости или в позднем часе, но эмоциональная защита спала, и он чувствовал, что даже этому рад. Внезапно ему захотелось поговорить. Пришло время кое-что прояснить, пролить свет на ту часть тайны, которая пока скрывалась в тени. У них было еще десять минут наедине, и он твердо решил не тратить время попусту, хотя столь же твердо решил не вести себя так же резко и неуклюже с Сильвией, как обошелся несколько часов назад с мистером Джиммерсом.
– Что тебе известно про Джиммерса? – спросил он наконец, нарушив затянувшееся молчание.
– Я не так уж часто с ним вижусь, – с заминкой ответила она.
– Но он как будто очень к тебе привязан.
– Он всегда относился ко мне, как к дочери. Думаю, из-за того романа между ним и мамой.
– Правда? – спросил Говард. Сильвия некоторое время молчала.
– А из-за чего бы еще?
Тут Говард рассказал ей о том, как нашел книгу мистера Джиммерса с измененным – или первоначальным – посвящением и подозрительно ранней датой.
– Я знал, что это ничего не доказывает. Во всяком случае – безоговорочно. Но, очевидно, мне нужно было узнать больше. Поэтому вчера вечером, когда мы поехали в дом на утесах за поддельным рисунком, я спросил его напрямик. Сказал, что нашел книгу, прочел посвящение и догадался, кто ты на самом деле.
– И что он сказал? – хрипло спросила Сильвия.
– Он совсем не удивился, что я знаю. Думаю, даже испытал облегчение. По пути назад в Форт-Брэгг он как будто даже этому радовался. Ты, может быть, не заметила, но когда, забрав тебя, мы ехали к бару «Тип-Топ», его прямо-таки распирало от желания рассказать. Он ничего тебе не сказал, пока вы прятались под мостом?-Нет.
– Ну… – Говард пожал плечами. – Но вот тебе правда, если ты хочешь ее знать. Ты единственная дочь Артемиса Джиммерса.
Повисла тишина. Минуту спустя он услышал, как Сильвия шмыгнула носом. Она плакала в темноте. В гараже теперь стало совсем черно, он даже не видел ее лица. Подавшись вперед, он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам, но неверно рассчитал расстояние и ткнул пальцем в ухо. На это она рассмеялась.
– Кретин. – Она снова шмыгнула носом. – По крайней мере я могу теперь не считать тебя двоюродным братом.
На это Говард решил промолчать.
– И ты не знала? – спросил он. – Честно?
– Конечно, не знала. Знай я…
– То что?
– Знай я… ну, не могу сказать. Возможно, не вернулась бы сюда столько лет назад. Ничего бы этого не случилось. Что бы с нами стало? Поженились бы? У нас был бы кошмарный дом в каком-нибудь пригороде, в Ингвуде, Гарен-гроув или в Пэкойме. Ты бы чинил автомобильную электронику в «Делко», заведовал бы ночной сменой. Я была бы босая, беременная на кухне.
– А теперь я вообще не работаю, – сказал Говард. – Я бездельник.
– В музей не вернешься?
– Не-а.
Она снова умолкла.
– Что скажешь? – спросил Говард. – Как тебе перспектива того, что я буду ошиваться поблизости и вечно путаться под ногами?
– Нужно спросить у моего психотерапевта, – ответила она. – Лишние руки в бутике мне, наверное, не помешают: пол мести, пыль вытирать. Но пока не освоишь дело, зарплата минимальная.
– А мог бы я поговорить с этим… как его? Четом? Мне бы хотелось полетать с ним в астрале.
– Миссис Мойнигэн это понравится. Знаешь ли, она еще одна из твоих поклонниц. – И, помолчав, добавила: – Не так уж плохо иметь двух отцов, правда?
– Не знаю, – честно ответил Говард. – Я плохо помню, каково это – иметь одного. Дядюшка Рой и мне был отцом. И поэтому я чувствую себя не в своей тарелке, как если бы совершил что-то подленькое. Не мое дело все это тебе рассказывать. Дядюшка Рой с твоей матерью столько лет все скрывали, а теперь я выпустил джинна из бутылки.
При упоминании дядюшки Роя Сильвия снова заплакала. Выждав немного, Говард продолжил:
– Но они вот-вот тебе бы рассказали. То и дело отпускали намеки по поводу нас с тобой… знаешь…
Она снова шмыгнула носом.
– Знаю, – сказала она наконец. – Они считают, что из тебя выйдет хороший муж. Мама мне прямо говорила. Мне тогда ее слова показались довольно странными. И сейчас как-то странно звучит. Почему ты не рассказал мне все вчера, когда нашел посвящение в книге?
– Из-за того, что произошло в бухте. Мне не хотелось, чтобы ты подумала, будто я все пытаюсь свести к здравому смыслу, будто выдумываю оправдания тому… тому, что мы друг в друга влюбились.
– Что мы сделали? – вопросила Сильвия. – Ты это говорил в каменном гараже Джанелле Шелли? А теперь говоришь мне в жестяном?
– Ну ладно, ладно, – сказал Говард. – Когда мы бродили по подвалам Джиммерса, ты все равно не обращала на меня внимания. Тебе хотелось только играть в жестяные игрушки Джиммерса. И почему это я должен был тебе рассказывать? Я хотел сохранить это в загашнике, чтобы взять над тобой верх. Чтобы грозить тебе разоблачением всякий раз, когда ты заведешь про Джанеллу Шелли или ледяные планетоиды. Но мне следовало бы догадаться с самого начала. Ты и Джиммерс. Вы ведь два сапога пара. Да и кто вообще мог подумать, что ты не его дочь?
– Ну погоди, – сказала она. Говард услышал сонный зевок. – Память у меня долгая. Еще посмотрим, кто над кем возьмет верх.
Тут грузовик подпрыгнул на выбоине, гараж в кузове закачался и Говарда сбросило с мешков. Он больно упал на дощатый пол и одновременно услышал, как сложился шезлонг Сильвии. Внезапно она неловко распласталась на нем, отчаянно цепляясь за его куртку, чтобы не скатиться к закрытым, но незапертым воротам.
Сворачивая с шоссе, грузовик сбавил ход. Сильвия лежала на Говарде, дышала ему тихонько в ухо, ее волосы рассыпались по его лицу, рука обнимала за плечи. Поцеловав его, она сказала:
– И почему нам это не пришло в голову пятнадцать минут назад? Жестяной гараж – это почти так же романтично, как разбитый «студебекер».
Потом она поцеловала его снова – долго и крепко, а его руки скользнули под одежду вверх от поясницы. Рубашка на ней была еще мокрая от дождя, но под пальто Горноласки теплая. Он прижимал ее к себе, а грузовик, прокравшись по гравиевой стоянке у «Музея Модерновых Мистерий» дядюшки Роя, затормозил и остановился.
Они потихоньку отстранились друг от друга. Говард напряженно, изо всех сил прислушался. Одна дверца грузовика открылась. Раздались шаги, потом кто-то постучал в дверь музея. Затем раздался голос Горноласки, обращавшегося к кому-то. Послышался смех, за которым последовал вопрос «Что?», а потом «Почему?». Они спрашивали про мистера Джиммерса. Снова голоса. Говорят слишком тихо, слов не разобрать, ясно одно: говорившим что-то не нравится. Тут громко и внятно раздался раздраженный голос Касалкина.
