— Да какой он, к лешему, пострадавший! — вновь раздался голос стариковой жены. — Слушайте вы его больше, товарищи судьи! Это мы с дочкой-внучкой через него, недолеченного, страдаем!
— Гражданка Клименко! — застучал по графину председатель. — Не вскакивайте и не кричите! Не глухие тут.
— А не глухие, так меня слушайте!
Дородная женщина начала было протискиваться из своего ряда, но махнула рукой и продолжала с места:
— Мы же Валеру с Валентиной и попросили, с дочкой моей. Сами. Это же Валера Фомича от выпивки отучал! Как первый раз случайно уменьшил, так мы потом его все время и просили, — объясняла она то судьям, то залу, поворачиваясь во все стороны. — Делай, говорим, милый, раз можешь, лечи ты его своим способом!
— Въехал ты на маневренный на мою голову, Валерка! — стоном подал голос с подоконника старик Клименко.
— На твою, на твою! — торжествующе закивала жена. — На твою голову да на наше спасение. Вермуту он ему убавил! Да он тебе, идолу, жизни прибавлял, печенку твою трухлявую спасал, а ты на него — донос… Эх, Фомич, продажная ты душа, с Супоросовым стакнулся! А все равно и с его бутылками такое же будет!
— Все сказали? — каким-то вялым голосом спросил председатель.
— Все сказала. По нашей, по семейной просьбе Валера действовал. — Женщина села и, застыдившись вдруг общего внимания, низко опустила голову.
Председатель тихо спросил что-то у члена суда Крупновой, и та отрицательно замотала головой; спрошенный председателем Хохлин хохотнул и пожал плечами.
— Ничего мы тут не поняли, — подытожил это краткое совещание Степан Гаврилович, глядя на Валерия Селецкого. — Может быть, вы, товарищ Селецкий, внесете ясность? Здесь вот говорят, что вы якобы бутылки уменьшали у Клименко каким-то способом. А вы вроде не возражаете, соглашаетесь вроде бы, а?
— Ну, предположим, уменьшал, — ответил вопрошаемый как бы с ленцой.
— Что? — подался вперед председатель. — Да как это?
— Что? Как? — полетели вопросы из взволнованного зала.
— Ну, допустим, существует такой способ, — с тою же ленцой сказал Селецкий.
— Вы это запротоколируйте! — вскочил с места Супоросов, энергично, как регулировщик на углу, вытянув руки: одна рука — в сторону судейского стола, другая — в сторону Селецкого. — Очень важное признание! Это и по моему заявлению признание! Запишите!
Поднялся шум. Председатель, кинув мимолетный взгляд на Супоросова, махнул рукой: сядьте, мол, — и снова в упор уставился на Селецкого.
— Ладно, насчет «как» — это мы потом будем выяснять. Я насчет материального ущерба. На кой черт вы это делали? Если только, — председатель вдруг непроизвольно, точно стряхивая с лица воду, замотал головой, если только в самом деле делали?
— А я не хочу, чтобы дед травился и семью травмировал, — ясным голосом отозвался Селецкий. — Жалко мне их стало — вот и все. Да старик еще сам меня потом благодарить будет.
— Обидел ты меня, Валера, обидел! — раздался горестный стариков голос. — Может, ты и хороший человек, а я кровосос семейной жизни, а только не могу я тебя простить и благодарить не буду! А Супоросов Гертруд все одно тебя доконает, мы с ним так и договорились: от меня вывернешься, так от него не уйдешь!
— Ты, алкаш, меня к своим делам не притягивай! — презрительно и угрожающе проговорил богатырь Супоросов. Он зло вырвал свой локоть из рук импортной красавицы. — Ну что «успокойся»? — рявкнул он на нее. — Это ж одна шайка-лейка, не видишь, что ли?
— Товарищ Супоросов, держите себя в рамках! — строго сказала старушка Крупнова.
— Тихо, тихо! — нахмурился Хохлин.
— Видал, Фомич, приятеля своего? — зловеще проговорила старуха Клименко. — Или и дальше судиться будешь?
— Товарищи суд! — вскочил с подоконника Клименко. — Заявление отменяю! Валерку не прощу, а судиться не буду!
— Так, так, — сказал председатель, — уже полегче… Клименко, ответьте нам, как автор этого заявления, — он ткнул пальцем в листок, — вы имеете претензии к Селецкому? Четко и ясно — ну?
— Аннулирую заявление, как не имевше!
— Очень хорошо. Разбирайтесь в ваших пузырьках сами, а у нас сейчас поважнее дела пойдут. Меньше кляуз — легче жить, — афоризмом завершил Степан Гаврилович клименковское дело. — Теперь вторая бумага… Председатель поднял со стола листок и, тоже отведя его от глаз, зачитал: — «В товарищеский суд… так… от Супоросова Г. Р. так… квартира 24. Заявление. Требую принципиального и сурового осуждения антиобщественного поведения жильца нашего дома Селецкого В. А. Селецкий В. А. систематически нервирует окружающих, постоянно затевает безобразные скандалы, нагло вмешиваясь в чужие дела. Испытывая патологическую ненависть к чужой, честно приобретенной собственности, он старается нанести ей вред и порчу, даже если эта собственность — животное». В скобках — «живая собака», — пояснил Степан Гаврилович. — «Такое безобразное поведение распоясавшегося хулигана Селецкого В. А. могут подтвердить многие жильцы нашего дома, понесшие материальный ущерб, в частности — всеми уважаемый инвалид войны, пенсионер Клименко В. Ф…»
— Вот ведь паразит! — почти восхищенно вскричал Фомич. — Тут я, стало быть, уважаемый, а тут — алкаш?
Зал, внимавший чтению в недобром молчании, рассмеялся.
— Тише! Читаю дальше. Так… «пенсионер Клименко В. Ф. В отношении меня лично хулиганом Селецким совершены следующие акции: 1) выведена из строя моя машина «Волга-24», модели «седан», 2) приведен в полную негодность металлический разборный гараж, 3) травмирована и искалечена собака — дог, чемпион породы. От своего имени и от лица общественности нашего дома требую сурового наказания хулигана Селецкого В. А., полного взыскания с него нанесенного мне материального ущерба, а также немедленного пресечения его аморальной деятельности, мешающей честным советским людям спокойно трудиться на благо нашей любимой родины. Супоросов Г. Р. 8 июня 1980 г.». Напечатано на машинке, — нашел нужным сообщить председатель, дочитав заявление.
Во время чтения зал сурово и неприязненно рассматривал Супоросова. Один только разоблачаемый Селецкий, едва приметно улыбаясь, смотрел на жену своего врага. Как она слушала произведение Гертруда! Как поэму, как волшебную сказку! Ах, почему, почему же остальные в этом зале так бесчувственны, так жестоки! Да, это была любовь…
— Завернул! — кричали из публики. — «Честный советский»!
— Пусть докажет! Сегодня в машине ездил, и гараж стоит!
— И дог шастает!
— Не пляшут уже такие заявления, опоздал!
Председатель поднял руку, пресекая шум;
