– Ну, да, да! – Раздраженно ответил тот. – Князь, мать его!…
– Франя!! – Самконг вскочил, вытащил его из-за стола и сдавил в удушающих объятиях. – Как я рад за тебя!! Поздравляю, друг мой, от души поздравляю!!
– Ты чего?? – Франя так удивился, что даже не стал вырываться. – Ты думаешь, что я всерьез князь?
– А как же еще? – Самконг с гордостью глянул на почти младшего брата и, рассмеявшись, взлохматил кудри у него на голове. – Такими вещами не шутят, ваша светлость!
– Да пошло оно все!! – Злобно ощетинился Франя. Резко вывернулся из лап старого друга и снова уселся за стол, пытаясь пригладить вставшие дыбом волосы.
– Постой, друг мой, ты что, стыдишься этого, что ли?
– Да пошло оно все!!!
Уловив в голосе Франи еле заметную истерическую нотку, Самконг тут же решил сбавить обороты.
– Пила, милая, принеси-ка нам еще вина! И закуски какой-нибудь сообрази поприличнее, все-таки не каждый день друг из-за моря возвращается!
И вина, и приличной закуски на столе было еще, хоть отбавляй, но Пила послушно поднялась и отправилась на кухню, делать вид, что выполняет просьбу мужа. Время от времени она заходила в столовую, меняя одни тарелки на другие и унося пустые кувшины из-под вина, и слышала обрывки разговора, в котором Франя рассказывал Самконгу, как он ненавидит всех не-изгоев, а особенно всяких благородных, -… понимаешь, они же нас всех за людей не считают, они же к нам, как к дерьму собачьему! Да где тебе понять, ты же не с детства… тебя же не пинали, как щенка, все, кому не лень… Вот Таш, он бы понял… а Самконг отвечал ему, что в том ключе, что -… все под богиней ходим, раз такое может быть на свете, чтобы из изгоев – да обратно. Так что цени, что тебе так повезло, и в этой вашей Лирии такие порядки, что изгою можно жить нормально, вон, даже в князья принимают. И правильно Таш делает, что собирает армию, такое сокровище охранять надо. Таш не дурак, он знал, что делал, когда тебе титул давал, потому что за такую страну жизнь положить – честь великая. А ты, как баран, уперся в свою картинку, как будто у тебя ее отбирают. Наоборот, живи и помни, кто ты есть, и откуда вышел, да не возносись, а дело делай…
Все это продолжалось долго. Пила уже устала и хотела спать так, что глаза слипались, но уходить, не узнав, чем закончился разговор, не хотела. Неожиданно прорвавшаяся Франина боль полоснула ей по сердцу, как ножом. Она и не ожидала, что в веселом насмешнике Фране может жить такое, вдруг стало стыдно, что сама до двадцати с лишним лет прожила по другую сторону баррикад, мирно и благополучно, не думая о том, как у нее под носом живут те, кто не нужен никому, даже богам.
Не в силах выносить этот стыд, Пила встала на колени перед маленькой статуэткой богини, которую тайком хранила на кухне, чтобы муж не увидел, и горячо помолилась за Франю. Чтобы он справился со своей болью и не упустил шанс, который подарила ему судьба руками Таша и Рил.
Вскоре в столовой что-то загремело, послышалась брань и звук бьющейся посуды.
Пила метнулась к двери, осторожно приоткрыла и увидела, как ее муж и Франя, оба пьяные в доску, пытаются встать с пола и хохочут, стараясь делать это не слишком громко. Она хотела выйти к ним, но в этот момент Франя повернулся в ее сторону.
Она глянула на его просветленное лицо и тихонько прикрыла дверь. Похоже, пресловутое изгойское чутье, о котором часто говорил ее супруг, наконец-то проснулось и в ней, намекнув, что сейчас лучше не мешать. Она и не стала.
Дождалась, когда ее не очень трезвый муж проводит такого же друга в отведенную тому комнату, и поднялась к себе.
Проверила пеленки у спящей Даны и легла спать. Решив утром встать пораньше и отпереть Алэй, чтобы та ничего не заметила. А то Франя Франей, но… нехорошо это.
Алэй проснулась, как всегда в последнее время, очень рано, еще до рассвета. Все тело горело от неутоленного желания, а в голове еще крутились обрывки отвратительных, постыдных сновидений. Хотелось мужчину, хотелось так, что она готова была вскочить и бежать на улицу, чтобы поймать первого попавшегося. Алэй закусила край одеяла, чтобы не разрыдаться от собственного бессилия. После того приключения с матросами у нее никого не было, и сейчас она находилась в шаге от того, чтобы плюнуть на все и идти наниматься в бордель.
Алэй встала, натянула платье, собрала в пучок волосы. Нет, разумеется, она никуда не пойдет. Франя, конечно, сволочь, (сколько оскорблений ей пришлось выслушать за время путешествия!), но он прав, ей надо беречь репутацию. Это единственное, что у нее еще есть. Правда, благодаря тому же Фране, но есть. О ее порочности и неприглядном поведении здесь никто не знает и не узнает, если она не сделает ошибку. Алэй старательно заправила постель, умылась, полив себе из стоявшего на туалетном столике кувшина, и села перед зеркалом.
Итак, она в Ольрии. Что дальше?
Из зеркала на нее смотрело ее собственное лицо с обветренными, как в лихорадке губами. Такое юное, такое нежное, такое невинное… Только в повзрослевших глазах, обведенных темными кругами, поселился голод.
Богиня, ну за что ей все это?
Она вздохнула, наклонившись, достала из сумки крем и смазала губы. Похлопала по щекам, чтобы вернуть им краску. Ну, вот, другое дело. Надо держаться. Надо сегодня же поговорить с этой красивой брюнеткой, Пилой, подругой ее высочества и ее мужем, чтобы они устроили встречу с князем как можно быстрее. Потому что, как бы там ни было, а дело нужно хотя бы попытаться сделать.
Алэй решительно встала и пошла к дверям. Взялась за ручку, толкнула, потом еще раз и поняла, что она заперта.
О, богиня, ее заперли, как непутевую шлюху! Как опасную сумасшедшую!!
Боги пресветлые, какой стыд!!!
Все, что с ней случилось за время пути, все, с чем она пыталась справиться или хотя бы пережить, все, от чего она отгораживалась, чтобы не сойти с ума, вдруг навалилось на Алэй, придавив тяжелой глыбой отчаяния. Колени ее подогнулись, и она упала на пол, задыхаясь, выталкивая из себя глухие рыдания и проваливаясь в черную яму безнадежности.
Пила проснулась от плача Даны и с ужасом поняла, что проспала. За окном уже светлело. Супруг похрапывал рядом, и ни на что не реагировал. Пила торопливо достала дочь из кроватки, освободила от мокрых пеленок и приложила к груди, удивляясь про себя столь позднему пробуждению. Ну, ладно, она сама – вчера поздно легла, устала, но Дана! У наследницы Самконга, после того, как она подросла и окрепла, обнаружился прекрасный аппетит, вероятно, доставшийся по наследству от папочки, и она очень редко пропускала время кормления.
Супруг, будто почувствовав, что жена думает о нем, повернулся к ней и, что-то пробормотав, обнял за талию. Аромат он него при этом пошел такой, что Пила поморщилась.
