— Чего?
— Да так, ничего. Цитата.
— А! — одобрительно кивнул Алексеич. — Буря мглою небо кроет…
— Я пойду еще полежу, ладно? — отпросился я. — Все равно ведь iPad победит.
— Какого черта… Какого черта… Какого черта…
Когда взрослые ругаются, маленьким лучше переждать в сторонке.
Такую тактику я избрал для финального боя.
И успешно придерживался ее — секунд пятнадцать, не меньше.
Потом, когда сумоист своим необъятным пузом прижал меня к канатам, а громила-негр из-за его спины принялся отвешивать подзатыльники, я мог только повторять, как заведенный: «Какого черта…» — и тыкать наугад своим «мессером». В ответ мне прилетало то планшетом «Apple iPad Ultima», то зеркалкой «Canon EOS 850D». Причем с такой частотой, что я даже не мог закончить фразу:
— Какого черта вы на меня ополчились? Это потому, что я белый, да?!
Трижды чемпион «Битвы» и четырежды чемпион «Битвы». Не считая достижений в основных видах спорта.
И я. Мальчик для битья.
И куда, интересно, смотрят рефери? Даром что в финале их всегда два. Ждут, пока я упаду? Так я при всем желании не упаду. Даже после нокаута останусь стоять, пока этот японский турист с фотокамерой от меня не отлипнет. Покуда гонг не разлучит нас.
Так оно и случилось.
Я опустился на выдвижной стул с твердой уверенностью, что никогда больше с него не встану. Ни за какие деньги. Ни за какие титулы. Ни за что.
На этот раз Алексеич вылез на ринг без бутылки с водой и без полотенца. Не утешал, не подбадривал, не пересчитывал синяки. Просто присел передо мной на корточки, обхватил мое лицо своими короткими, но вообще-то очень сильными руками и сказал голосом злого-презлого Шрека: — Сдашься — убью.
Я не помнил, как закончил бой. Как я продержался еще три раунда.
Два рефери, три бойца, четыре раунда по пять минут — не ищите во всем этом логики. Это ведь в первую очередь шоу на радость спонсорам. Затянувшаяся на часы рекламная пауза.
Кажется, мы с негром завалили-таки сумоиста. Потом мы с сумоистом отомстили негру. Потом они оба наваляли мне. Я падал три или четыре раза — и каждый раз вставал. Вспоминал глаза недоброго Шрека — и вставал.
Я бы и мертвый, наверное, встал. Лишь бы не видеть, как Василий Алексеевич сердится.
Как любит повторять тренер, ежели человеку все правильно объяснить, он что хошь сделает. А объяснять он умеет, как никто.
Я ведь и из той сауны вышел за пятьдесят пять секунд. Со сломанной расческой и без зубочисток. Зато с ожогом второй степени.
Когда на ринг поднялся ведущий в черном смокинге, породистый, как Джеймс Бонд, я понял, почему в финале рефери работают по двое. Раньше я думал, это потому, что одному глаз не хватит за всем уследить. А теперь сообразил: не глаз — рук! Чтобы держать нас. Не давать нам упасть.
Мы выстроились в цепочку и взялись за руки: негр, рефери, я, второй рефери и японец. И мужественно продержались минуты три, пока боковые судьи подсчитывали очки и совещались.
Потом с потолка спустился микрофон и ведущий объявил, что победителем девятнадцатой «Битвы брендов» ста-а-а-ал… Железны-ы-ы-ы-ый Г-г-г-г-ганс!
Никогда прежде я не слышал, чтобы букву Г так долго тянули.
Ну вот, подумал я, значит, все-таки Железный Ганс. Повезло мужику.
И только пару секунд спустя, когда обе моих руки взлетели над головой, до меня дошло, что Железный Ганс — это я.
Я!
В горле сразу запершило. Глаза наполнились влагой, как будто по ним снова врезали кабелем с универсальным разъемом.
Секунд пять я простоял в отупении, потом бухнулся коленями в пружинящее покрытие ринга.
Меня пытались поднять, тянули в разные стороны, но я отмахивался от протянутых рук, потому что так было удобнее.
Господи, молился я, спасибо тебе за все!
За то, что производителям брендов стало мало размещения логотипов на футболках спортсменов, на корпусах болидов и бортах хоккейных коробок.
За то, что запустили «Битву брендов», в которой каждый товар может в честном бою показать, чего он на самом деле стоит.
За то, что «Siemens» выкупил свое подразделение у «BenQ» и возобновил выпуск «мессеров» под собственным логотипом.
За то, что новый «мессер» вошел в дюжину самых продаваемых товаров по итогам месяца.
За то, что не ожидавшие такого успеха немцы не успели подготовить своего бойца.
За то, что пригласили меня. Все-таки не чужие люди. Какие-никакие, а славяне. В смысле европейцы. В смысле… Ну, вы поняли.
Вот, кстати, и спонсоры набежали, машут флажками, лезут в камеры. Железный Ганс, Железный Ганс…
Какой я вам Ганс? Я Павел! Павел Смирнов.
И еще раз, Господи. Спасибо за все!
— Дайте мне телефон! — попросил я, отталкивая микрофоны. — Мне нужно позвонить. Эй, у кого-нибудь есть телефон?
— Телефон! — захихикал за спиной Алексеич, обнимая меня за плечи. — Позвонить ему! Ну ты, Паш, даешь! Глаза-то разуй… чемпион!
Я разжал ладонь и посмотрел на «мессер», с которым, кажется, успел срастись.
Серый, с прорезиненным корпусом. Противоударный, влагонепроницаемый. Хочешь об стену кидай, хочешь в луже топи. А хочешь — морды бей.
А еще — почему-то это совсем вылетело из головы — по нему можно звонить.
Мой «мессер». Мой новенький «Siemens ME-145». То есть уже не новенький. Видавший виды.
С этой минуты и до следующей «Битвы» — товар месяца.
— Эй, потише там! — крикнул я гомонящей толпе и набрал номер.
Свободное ухо я заткнул пальцем и все равно еле-еле услышал, как после семи длинных гудков в трубке раздалось знакомое: «Алло?»
— Привет, любимая, — сказал я. — Кажется, я победил.
Марина и Сергей Дяченко
Жук
— Тебя зовут Дмитрий Романов. Ты учился в сорок седьмой музыкальной школе.
В тонированной «Мазде» сидела женщина лет сорока, худая, как узник, и смотрела взглядом прокурора.
— Да, — сказал Дима, невольно отступая от кромки тротуара. — Это было давно, надо сказать, больше двадцати лет назад… А что?
Он попытался улыбнуться. Женщина помнила его в детстве. Он знал, что бывшие знакомые девочки узнают его, в то время как он их — нет.
Женщина вышла из машины, но дверцу закрывать не стала.
— Ты хорошо пел в ансамбле. — Она смотрела, будто прицениваясь.
— А вы, простите, кто? Не узнаю…
Из кармана обширной мешковатой куртки женщина вытащила пистолет. Глаза ее остекленели; Дима понял в течение секунды, что она безумна, а он — труп.
— Садись в машину, — прошелестела женщина.
Ее рот превратился в косую полоску на прямоугольном лице; растрескавшиеся губы не знали помады. Дима не двинулся с места.
