Нет, телевизор отвлечь не сможет…
Невероятно сложно сохранять самообладание, когда от тебя уже ничего не зависит.
Ещё полдня мучительных ожиданий, и Сенечкину доложили, что исследователям удалось попасть в Санкт-Петербург начала XIX-го века на целых полтора часа. Именно оттуда они только что прибыли. Профессор вступил на территорию святая святых, туда, где мощные излучатели «изгибали время пространством», как выражались его сотрудники.
В передней лабораторного корпуса висело нечто огромное, балахонистое, из прекрасного английского сукна, с золотыми двуглавыми пуговицами и богатым литературным мехом тёмно-коричневого колера. Из этого нечто росли, прорастали, начинали цвести и множились классическим почкованием всяческие проявления ботаническо-литературных излишеств. Во всяком случае, так показалось профессору. Вполне возможно, что и не только ему…
– Что здесь? – спросил Сенечкин, нимало не сомневаясь в том, что задал именно риторический вопрос, и никак иначе. – Это ОНО?
– Это… Ну, да, в общем… Не обращайте внимания, док, перед нами шинель Гоголя. Мы все из неё выросли. Помните?
– Слышал… как-то раз, – профессор не столько лукавил, сколько играл с ассистентом в им же придуманную игру, которую назвал «а что это у нас за козырь в рукаве?» Кому, как не Сенечкину лучше всех известно, ЧТО можно было снять с жалкого чиновника, ой, миль пардон, великого беллетриста на ТОМ КОНЦЕ пространственно-временного континуума.
– Знатный раритет выцепили. Прямо в галерее Гостиного двора. Ни один будочник не шелохнулся. Ни один городовой не приметил, ни один дворник свисток не достал. А ведь вы знаете, профессор, как этих чёртовых дворников да квартальных в том незлопамятном веке держава воспитывала сызмальства. Не дворники в Петербурге тогда служили, а настоящие псы цепные, не квартальные – церберы адские! Оцените, профессор, чистоту исполнения.
– Да-да… – рассеянно протянул Сенечкин, рассматривая добытую в Гостином дворе двухвековой давности верхнюю одежду. – А я не такой её себе представлял. Настоящая роскошнее как-то выглядит…
– Не знаю, не знаю, профессор. Всё, как вы нам живописали по изображению в книге. Как заказывали, одним словом. Что называется, в урочный день, в урочный час. Парень даже испугаться не успел. Мы его очень ловко раздели…
– А взамен что-нибудь тёплое оставили? Там же зима… не то, что у нас… в парнике да под колпаком.
– А как же. Не сомневайтесь даже. Не должен был объект замёрзнуть…
– Длинноносый?
– Объект-то? Вполне.
– А отчего шинель камер-юнкерская?
– А мне-то, откуда известно? Главное, профессор, ваша версия целиком и полностью подтвердилась: Гоголь написал «Шинель», основываясь на собственном опыте.
– Похоже…
– Вне всякого!
– А в карманах?.. – голос Сенечкина невольно дрогнул.
– Есть!!!
Ассистент вытащил из сейфа и с гордостью бросил на стол толстую папку с мятыми черновиками и набросками САМОГО ГОГОЛЯ! Не подвели, стервецы! Справились…
Как говорится, прорыв научной мысли, и ничего кроме!
А тем временем один из «шинеленавтов», прибывших с великолепной литературной добычей, делился своими впечатлениями от увиденного в прошлом с сотрудниками, выпускающими на орбиту того самого временного континуума:
– Тогда и котята были вкусней, чем нынешние белковые гамбургеры имени фаст-фуда. Ага, точно – я о пирожках с ливером речь веду. На Сенном рынке на просроченный пропуск с фамилией Ноздрёв выменял. Это ещё до встречи с Гоголем, во время тестового заезда.
* * *
По галерее Гостиного двора шёл гениальный писатель и размышлял о том, что неспокойно стало даже в центре столицы. Ишь как, налетели черти в этих странных кожаных кацавейках, будто кнехты древней тевтонской поры. Чудные какие-то. Шинель сняли, а взамен полукафтан из непонятного материала под ноги бросили. Тёплый оказался. Даже на сильном промозглом ветру холод не берёт.
Надобно бы описать этот случай… Так-так… Один бедный чиновник всю жизнь собирал средства на новое пальто… из жалованья откладывал… во всём себе отказывая… А потом грабители… Вполне неплохо может получиться. И… да-да, именно – грабители. Можно продолжить сей анекдот целой серией. Невский проспект… или что-то в этом роде. Такое, скажем, название. И просто, без изысков, и по-имперски значительно. Отбою от читателя не будет…. Ой, что-то нос подмерзать начал… Нос… нос… а если отморозить нос, он отвалится? Хм, НОС покинул хозяина и пошёл по своим делам… Потешно, ей-богу.
А что здесь на карте с невеликим портретом написано? На той, что пирожник с Сенного в сугроб обронил. Ноздрёв. Хм… Презабавная фамилия. Надобно и её куда-нибудь приспособить. Впрочем, пустое. Немедленно к своему малоросскому финансовому покровителю.
Тот как раз намедни получил аванс от издателя Свиньина[14] для написания «Майской ночи». Продам-ка ему и сюжетец с шинелью. Правда, этот литератор беспутый со мной ещё за «Лжеинспектора» не вполне рассчитался. Вероятно, испугался, что начнут шантажировать за плагиат. Надо же, какая-то скотина в салоне у Фикельмонши[15] принародно нашу с ним историю и выложила… Но ничего, Васильич человек верный, хоть и не без странностей. Слово держит. С этаким работать премилое удовольствие… Правда, всё одно, полностью с долгами не рассчитаться. Даже если княгиню и Германна тому же Мишелю Лермону спихнуть. Нет, будет с него и историй о Печорине. Толку-то, однако ж, и вовсе немного: на шее у бабушки сидит, хоть и офицер.
А самому-то никак не справиться со всеми фантазиями. Гусей перьевых, как говориться, ещё столько не выросло. В Болдино не наездишься особо, да и после одной уже подобной творческой осени наступает неминуемый невроз, депрессия со всеми вытекающими… Здесь вам – не в Греции на апельсинах сидеть. Нет, я не Байрон, я другой… Миленько вышло. Так и быть – подарю Мишелю на день ангела…
Жаль, столько сюжетов осталось в карманах украденной шинели, но ничего. Эти, из нападавших, не воспользуются, ибо слишком глаз у них неживой, да говор на русский непохож. Всё какие-то «типа» да «прикинь» вместо «вылитый» и «вообразите себе, сударь».
Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Да, ещё немного подтаявший снег, в лежалом сугробе и крупноячеистая пемза. О чём бишь я? Ну конечно. Это главное, что нужно знать в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём, а восторги друзей преумножены многократ. Утроены, усемерены… И вот – ты уже туз! Нет, сей сюжет никому! Никому и никогда! Даже Васильичу, даже Ванечке или Вильке-Вильгельму… Эта дама, брат ты мой, моя! Мой пиковый интерес!
И, кстати, отчего вдруг грабители кричали всё время: «Это он! Это он! Гоголь! Гоголь!»? Не было рядом Николая Васильевича. Не было. Да и быть не могло. Он как раз приболел некстати… и отменил свою традиционную прогулку.
Мысли, мысли… несть им числа. Подумать-то есть о чём, ибо камер-юнкерские долги давно превысили пределы разумного. Настолько, что даже государь Николай Александрович попридержал Александра Христофоровича (Бенкендорфа, разумеется), с его инициативой затеять интригу с «белым человеком» (по другой версии – «белым начальником»), согласно предсказанию внештатного сотрудника третьего отделения – А.Ф.Кирхгоф[16] (она же – агент Зарема, малоизвестные архивы охранки). Почему, почему? А долги-то гениального литератора всё равно из государственной казны гасить придётся. Так хотелось бы сначала их немного уменьшить…
НАШЕ ВСЁ шёл по зимней галерее Гостиного двора в нелепой «аляске» на синтепоне с надписью «Gold, как сокол! Дубровский и сын, пивные традиции Швейцарских Альп», прикидывая, кому можно будет пристроить сюжеты об одном сентиментальном дворнике, боготворящем собак больше барыни, горбатом звонаре, полюбившем красавицу-цыганку и суфражистке Вере Павловне, которой снились цветные сны о счастливом будущем, где с упоением раздирали на лоскуты знаменитую Гоголевскую шинель.
Приложение:Опись (перечень) набросков и сюжетных планов, найденных в карманах шинели, эвакуированной отделом непрямого литературного вмешательства из первой половины XIX-го века
1. Развёрнутый план исторической драмы «Собора губернской богоматери» – 12 страниц с нескромными чернильными иллюстрациями;
2. Наброски к повести из жизни российских помещиков и их дворни «Муму» – три страницы (с оборотом) и клоком собачьей шерсти;
3. Краткое изложения сюжетных линий социальных романов «Что поделаешь…», «Братья Безобразовы», «Белые ночью» и патриотического русофобского романа в стихах «Кому на Руси жить?». Всего на 34-ёх листах плюс изображение Земфиры и Алеко в интимной позе;
