Два других уже подбираются ко мне, поэтому приходится глубоко нырнуть. Настраиваю глаза и вижу множество рыб. Рыбы в этой речке больше, чем в хорошей ухе. Я почти уверен, что все это генетические модификации, а не настоящие карпы, сазаны и форели. Чувствуешь себя так, будто свалился в аквариум. Понемногу подтягиваю тросик. Вот они, все три зверя, барахтаются надо мной. Нужно спешить, нужно разделаться с ними, пока они не сумели снова выбраться на лед. Они должны дышать воздухом, и это мне на руку. Одного из них можно утопить прямо сейчас.
Подтягиваю тросик, и вижу, как зверюга отчаянно бьет лапами по воде, погружаясь. Нужно опасаться когтей. Они у волка острые как хорошие лезвия. С первым справляюсь без особых проблем. Минута – и он перестает дергаться. Остаются еще два. Один из них уже забрался передними лапами на лед. Вонзаю жало ему в брюхо, поворачиваю несколько раз. Со вторым тоже порядок. С отличие от нас, эти машины не умеют восстанавливаться.
Подплываю к краю полыньи и пытаюсь выбраться. Лед крошится под пальцами, полынья расширяется все больше и больше. Наконец подтягиваюсь и ложусь грудью на край. Одежды на мне немного, но она все же намокла и тянет вниз. Постепенно выбираюсь. Волк тоже выбирается, но с противоположной стороны. Мы смотрим друг на друга, потом он разворачивается и осторожно идет в обратную сторону. Механические звери имеют что-то подобное инстинкту самосохранения – в этом их и достоинство и недостаток одновременно. Они не хотят умирать, если не видят возможности выполнить задание.
Клара уже поднялась к пешеходной дорожке. Я делаю то же самое без всякого труда. Дорожка движется. Нормальная дорожка, такая же, как все. Мы становимся на нее, и полотно ускоряется, почувствовав вес пассажира.
Площадка перед станцией практически пуста и хорошо освещена. Здесь никого нет, кроме одиноко стоящего человека в коротком коричневом плаще. Человек оборачивается, услышав наши поспешные шаги, и внимательно смотрит на нас. Затем достает из-под плаща нечто напоминающее трость. Я останавливаюсь, затем снова иду вперед. На этот раз медленно. Я стараюсь не смотреть на человека в плаще, но краем глаза контролирую все его движения. Мне совсем не нравится эта его трость.
Станция представляет собой не очень высокую усеченную пирамиду, украшенную лепными изображениями различных мифических зверей, деятелей культуры и президентов прошлых эпох. Особо одиозные личности вылеплены крупнее и объемнее. Каждая из колон украшена портретом какой-то древней личности. Я останавливаюсь у портрета злого человека в круглых очках и с короткой стрижкой. Он смотрит на меня укоризненно.
– Почему мы остановились? – спрашивает Клара.
– Я не могу пройти дальше. Защитное поле.
Она протягивает руку вперед, и рука натыкается на невидимую преграду.
– Что? Что это такое?
– Защитное поле используется для создания прочных заграждений небольшого размера, – тихо говорю я. – Бывает круговое и гиперболическое. Круговое используется только для защиты, гиперболическое – для нападения. В данном случае имеем круговое, в форме купола.
– Ты говоришь, как будто читаешь из учебника.
– Из военного устава, – отвечаю я. – Полтора года прослужил в армии. Летал на «зубочистках».
«Зубочистками» называют небольшие одноместные военные самолеты, пикировщики, отличающиеся сверхвысокой маневренностью. На самом деле я летал на них всего несколько раз.
– И что теперь? – спрашивает она.
Я оборачиваюсь к человеку в плаще. Он улыбается.
– Не будете ли вы так любезны поскорее это убрать? – спрашиваю я с изысканной вежливостью. – Мы с подругой очень спешим.
Человек в плаще не спеша откручивает ручку трости и вытаскивает нечто, напоминающее двухметровую плеть. Отбрасывает плеть назад, так, будто собирается нас хлестнуть. Плеть начинает светиться, это заметно даже при хорошем освещении. Я отхожу назад и тащу Клару за собой. Человек в плаще подходит ближе. На камне, в том месте, где только что лежал кончик плети, осталась проплавленная ямка приличных размеров. Нам остается только бежать. Вопрос только в том, куда бежать.
И в этот момент я слышу голоса. Еще человек шесть в военной форме подходят к станции. Они весело болтают и не обращают на нас внимания. Кажется, это просто люди. Я подхожу к ним.
– Вы не скажете, который час? – спрашиваю я.
– Двенадцать пятнадцать, – отвечает один из них, не глядя на часы. Большинство людей имеют вшитый таймер, который очень точно отмеряет не только время дня или ночи, но и определяет время между любыми двумя событиями.
Мы с Кларой пристраиваемся к военным и заходим в станцию. Защитное поле отключено. Кем бы ни был человек в плаще, он не захотел связываться. Надеюсь, что мы его больше не увидим.
Мы спускаемся на несколько уровней и попадаем в торговый комплекс. Внутри довольно много людей, несмотря на поздний час. Клара покупает недорогую Е-книгу, на двести тысяч томов. На самом деле это микрокомпьютер, содержащий в памяти текстовую информацию и небольшое количество картинок.
– Люблю почитать в дороге, – сообщает она.
– Дорога будет долгой?
– Скоро увидишь.
Мы выбрали одну из самых глубоких линий метро. Я не уверен, но кажется, что она идет на глубине километров двенадцать или тринадцать. Номер линии двадцать третий, это означает, что над нами еще двадцать два яруса железных дорог, платформ, станций, ресторанов, небольших отелей, комнат отдыха, стадионов, музеев, баров, кинотеатров и всего прочего. Под землею есть все, кроме вредных производств.
Поезд движется в металлической трубе, поддерживаемый со всех сторон кольцевым магнитным полем. Наша скорость невелика, но выше, чем скорость автомобиля. Остановки – каждые пятнадцать минут. В вагоне никого нет, кроме нас и двух очень опрятно одетых карликов, разговаривающих визгливыми голосами.
– От кого мы бежим? – спрашиваю я.
– Я не знаю. То есть, я не знаю их в лицо.
– Их много?
– Да. Немало. Точнее я не могу сказать.
– Насколько они сильны?
– Не имею представления, – отвечает она.
– Весьма точная информация. Тогда как я могу тебя охранять?
– Очень просто. Ты должен следить за тем, чтобы не один человек не смог прикоснуться ко мне. Ни рукой, ни ногой, ни даже рукавом. Кем бы он ни был.
– А как же я? Я ведь тоже человек.
– Что касается тебя, то я сама не позволю к себе прикоснуться.
Некоторое время мы молчим. Слышно, как свистит воздух за иллюминаторами поезда, и как щебечут карлики, обсуждая проблемы школьного образование и новую педагогическую идею функционального ребенка.
– А ведь ты сказала правду, – говорю я. – У тебя на самом деле нет чипа. Вначале я не поверил. Я понял это тогда, когда ты приказала убить того старика.
– Не вижу связи, – отвечает она.
– Если бы ты имела чип, нас бы уже взяли. Ты хотела совершить убийство, а Фемида это запрещает. Если бы у тебя был чип, мы бы не ехали сейчас в этом вагоне. Фемида на самом деле тебя не видит. Избавиться от чипа невозможно. Значит, ты такая с самого рождения. Сколько тебе лет?
– Сколько угодно, – отвечает она. – Сколько бы ты хотел?
– Побольше, чем есть сейчас.
– На сколько я выгляжу? На восемнадцать? Тебе не нравятся молодые девушки?
– Я робею в их присутствии. Мне трудно с ними говорить.
– Ты такой скромный?
– Нет, просто они слишком глупы для разговора. Восемь из десяти имеют извилин не больше, чем резиновые куклы. И они абсолютно правы: пара стройных ног прекрасно заменяет десяток кривых извилин. И дает гораздо больше жизненных преимуществ. Девочка растет, растет, набирает критическую массу, а потом взрыв глупости и взрыв красоты происходят одновременно.
– А оставшиеся две из десяти? – спрашивает она.
– Они прекрасны в любом возрасте. Но я бы предпочел двадцать пять.
– Тогда смотри. Смотри внимательно.
Я смотрю внимательно и вижу, что ее лицо начинает постепенно меняться. Сглаживаются детские черты, появляется тонкость и серьезность, и даже некоторая изношенность, какая бывает на лицах женщин, порою не имеющих сил следить за собой. Сейчас ей на самом деле не меньше двадцати пяти. Боковым зрением я вижу, что карлики замерли и уставились на нас во все глаза.
– Я тебя удивила? – спрашивает она.
– Это технологии завтрашнего дня. Я даже не слышал о таком.
– Ты еще о многом не слышал. А теперь смотри. – Она протягивает мне Е-книгу.
Я смотрю на страницу и вижу, что Клара читала «Журавль» Хлебникова. Для глупой девочки это действительно круто.
– Ты сразила меня наповал, – говорю я.
Она лишь успевает открыть рот, желая что-то ответить, но поезд резко останавливается, так, будто наткнулся на резиновую стену, и мы все летим по салону, ударяясь о поручни. Несколько ламп сразу гаснет.
Я поднимаю ее голову. В ее щеке – глубоко вонзившийся осколок стекла. Я выдергиваю, и она кричит, визжит как резанная. Щека распорота, кровь хлещет, на лбу громадный кровоподтек. В этот момент я вспоминаю, что у моей спутницы нет батареи.
