Занятому подобными мыслями, Лефу не сразу пришло в голову подивиться, почему он по сию пору не потерял следа, который в лесу сделался совсем почти неуловимым для глаз.
Это было странно. Тот, шедший, вовсе не хотел выпячивать свои следы напоказ, и шел он не прямо — сворачивал, часто петлял, а однажды, случайно ступив на снег, вернулся и разровнял нечаянный отпечаток. Но несмотря на всяческие эти его ухищрения, Леф без особого труда примечал на упругой лесной подстилке места, где касались ее ноги неведомого босого. Непонятно это, совсем непонятно...
Только-только успел Леф над этим задуматься, как следы вывели его на крутую каменистую россыпь и сгинули. Вот они чем оборачиваются, раздумья пустые. Тут бы идти да радоваться, что ладно все, так нет же, ему еще уразуметь надобно: отчего да зачем... Вот и спугнул удачу-то. И что же теперь? Одежу изорвал, дров не собрал, тележку покинул, и ради чего это?
Леф размазал по щеке слезы и полез на осыпь — оглядеться. Может, не велика она, может, за ней след снова отыщется? Сопя и потея, он взобрался наверх и вдруг ойкнул тихонько, втиснулся в камни, замер.
За гребнем осыпи обнаружился неглубокий овраг. На плоском галечном дне его скопилась большая (не менее двух ростов людских в поперечнике) лужа прозрачной снеговой воды, а в луже этой, широко разбросав тонкие руки, лежал лицом вниз совершенно голый человек. Он лежал спокойно, ни единым движением не морща водную гладь, и спина его — тощая, с выпирающими лопатками и позвонками — была совершенно синей и мелко-мелко дрожала.
Ошалевший от увиденного, Леф вообразил было, что человек этот упал в овраг, расшибся и теперь, не имея сил шевельнуться, тонет. Но в тот самый миг, когда он вскинулся помогать и спасать, неподвижная фигура с шумным всплеском перевернулась, подставив любопытному солнцу лицо и неожиданно высокую грудь.
Едва не выдавший себя рвущимся с губ вскриком, Леф торопливо зажал ладонями рот.
Нельзя сказать, что впервые пришлось ему увидеть такое.
Видел он уже и Гуфу, давно переставшую стесняться своего старческого тела; случалось в тесноте хижины помимо желания запнуться взглядом и о Рахину наготу (и подзатыльник получить за нечаянное подглядывание — тоже случалось). Так что в ту пору знал он уже, что бабы и мужики телом друг от друга отличны и что скрываемое бабами не стоит того, чтобы на него смотреть.
Но разве мог он представить себе, каким красивым способно оказаться это запретное?!
А она и не знала, что кто-то за ней следит, эта непостижимая девчонка, отважившаяся голой бродить по холодному весеннему лесу и плескаться в ледяной воде. Она медленно выбралась на берег, вздрагивая, стуча зубами, подхватила с земли какой-то клок не слишком чистого меха, принялась растираться им, и тугие округлые груди упруго покачивались при каждом движении рук.
Странно... Ведь она совсем не казалась слабой. Тело ее было сухощавым и сильным, смуглую кожу пятнали светлые полоски зарубцевавшихся царапин, маленькие ступни уверенно и цепко утвердились на осклизлых влажных камнях. Так откуда же взялось похожее на жалость чувство, от которого Лефу опять захотелось плакать? Или это была жалость к себе, неспособному на то, что совершила девчонка? Или... Может, это было только похоже на жалость?
Убежденный в неповторимости происходящего, он непременно должен был рассмотреть и сохранить для себя все — немыслимый выгиб напряженной спины, теплые блики на чистых покатых плечах... А тонкие пальцы комкают мокрый слипшийся мех, и мех касается розовых крепких сосков, скользит по животу, ниже, туда, где на завитках темных волос вздрагивают холодные прозрачные капли...
Леф смотрел и смотрел, забывая дышать, не чувствуя, что до крови искусал губы и пальцы. А потом... Наверное, он все-таки шевельнулся. Или, может, это оглушительные удары в груди выдали его? Мех полетел в воду, и вместо него в кулаке девушки будто само собой возникло ослепительное длинное лезвие, а взгляд ее зашарил вокруг, уперся в скрывающие Лефа камни, и ничего хорошего взгляд этот не обещал.
Леф понял, что все случившееся может закончиться нехорошо. А еще он понял, что видел уже эту, с ножом: Ларда она, дочка соседа Торка. Мог бы и сразу узнать, если бы смотрел в лицо, а не на другое.
Ларда между тем сгребла раскиданную по берегу одежду и шустро запрыгала с камня на камень вниз по овражку, пытаясь на ходу обмотать вокруг мокрых бедер подол, то и дело оглядываясь в сторону Лефового убежища.
Но дело было не в Лефе — его она так и не заметила. Причину ее тревоги он увидел, когда собрался спускаться с осыпи. В той стороне, где стояло скрываемое теперь деревьями странное обиталище серых людей, в небо поднимались огромные, неторопливые клубы черного дыма.
Изо всех шестерых только Леф не понимал языка дымов, но приставать с вопросами он опасался. До боли в пальцах уцепившись за прыгающие тележные борта, он жадно прислушивался к гомону прочих, пытаясь уразуметь, что происходит, а главное — зачем его взяли с собой. Но пока удалось лишь узнать, что пришли бешеные и что бешеных этих трое.
Отец и Торк как-то вдруг и страшно переменились; незнакомые мужики, забравшиеся в телегу возле корчмы, наверное, тоже теперь не такие, как в обыденной жизни своей. А Ларда? Мгла ее разберет, Ларду. Все мрачны и хмуры, а эта будто до забавы веселой дорвалась.
Вон она, стоит в рост на передке, ухватившись за вожжи, пронзительными взвизгами подгоняет вьючное, несущееся неуклюжим тяжелым скоком. А встречный неласковый ветер одинаково треплет гриву вьючного и Лардину гриву, накидка рвется с девчоночьих плеч, оголяя узкую гибкую спину, и хочется на эту спину смотреть, скулить от восторга, а больше не хочется ничего.
Хон тоже стоял, опираясь на плечи сидящих рядом, вертел головой, старался уследить за извивами и переменами цвета обоих видимых дымов. Тот, что клубился над оставшейся позади заимкой Фасо, был все еще лучше различим и читался легче. Но далекая истрепанная ветром струйка, вскинувшаяся впереди, над утесами, первой сообщала новое, потому что была ближе к Ущелью Умерших Солнц, откуда шла смерть. Трое смертей, стремительных, безжалостных и безмозглых.
Даже Леф понял, что дымы рассказали плохое, когда отец неловко опустился на расхлябанное тележное днище и мрачно уставился на свои увесистые кулаки.
Потом Хон сказал:
— Мы не успели. Бешеные уже в Сырой Луговине.
— Может, тамошние сумеют отбиться? — тихонько спросил Торк, но ясно было, что ему и самому в такое не верится.
— Кому там суметь? — Хон с трудом выдавливал из себя слова. — Хику с братьями троих не одолеть, а прочие у них не бойцы...
