— Меня надо было стереть с лица с земли! Меня! А не ее. О, Господи, как ты не прав! — кричал он.
Все это, правда, произносилось им не в голос. А в его голове. И вырывалось из сердца, как из жерла вулкана.
Извержения Везувия и Этны, катастрофические тайфуны, трагические землетрясения и цунами — пустяк в сравнении с воплями горя, какие исторгает человек внутри себя. Hи одна дикая стихия не обладает такой силой, такой мощью. Если бы можно было озвучить отчаянный крик человеческой души, покидающей тело, и дать возможность осужденным судьбой на убийство, услышать его, не одна рука остановилась бы, так и не нанеся рокового удара. Кинжал вернулся бы в ножны, а ствол — в чехол. Впрочем, обреченны на убийство — убивают…
Если бы… Если бы они слышали и видели так же, как я слышал и видел этого человека. Я чувствовал его отчаяние. Оно было моим…
Я видел его глазами весь полученный им калым. Вот почему я так безошибочно называл самое ценное из всего, что он получил. И мог перечислить остальное… Я видел самодельную безбровую куклу с зелеными бусинками глаз. Это была любимая кукла дочери заики…
Я видел, как он захохотал ей в лицо и швырнул Безбровую в кошару, за навозную кучу.
— Hе переживай уж так. Что случилось — случилось. Ничего не поделаешь, — посочувствовал я, но, понимая, как ему трудно унять свои рыдания, добавил: — Я знаю, чего ты боишься. Поверь мне — не стоит. Тебе всего-навсего пошел тридцать шестой год. Бездетным ты не останешься.
Он поднял голову.
— Женщина, с которой ты живешь…
— Это моя жена, — говорит он.
— Да, — соглашаюсь я. — Она родит двух детей. Мальчика и девочку.
Через жижу серого раствора, замешанного на песке и слезах, лицо его прямо-таки осветилось. Хотя слезы лились и лились. Hо это были уже другие слезы. В них текла светлая струйка хрупкой надежды. И одухотворенный ею, он с восторгом прошептал:
— Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому, Милосердному, Царю в день Суда!.. Велик Аллах, царь истинный, нет божества кроме Него! Господь трона честного!
И говорю я: «Господи, прости и помилуй! Ты — лучший из милующих!»[3]
Я смотрел на благодарно и искренне молящегося, а видел другое.
Пройдет не так уж много времени, и он снова охотно уступит свою дочь почти за такой же калым. Единственное, чего он не сделает, так это не выбросит в навозную кучу овчарни игрушки своей девочки. Он позволит ей взять их с собой. А судьба ее будет не лучше той, что лежит сейчас под свеженасыпанным холмиком.
О, Боже, какие мы люди все-таки странные существа.
Ничто нас не учит. Все забываем… Ведь забыли же истоки родства своего. Мы грешим. И искренне жалеем об этом. Вымаливаем прощения, и снова грешим.
Так думал я, глядя на истово молящегося. А молящийся, губы которого произносили слова из Корана, думал о другом. Он думал обо мне. Hе мог, дескать, Аллах послать к нему человека в образе неверного, кафыра.
«Ведь я же мусульманин. Правоверный… — говорил он себе. — Чту Аллаха и Коран, писанный пророком Мухаммедом по Его наущению».
И подумал я: «Как Божье созданье — человек велик, но как человек — он безнадежно жалок… Я не знаю Корана и плохо знаю Библию. Hо я — верую. И верую я не в Писание, а в Бога. Писание — дело рук человеческих. А миры и человек — дело рук Всевышнего. Много в Писаниях мудрого. И оно от Бога. Если бы даже в них была от Него всего одна мысль, то только лишь за это перед Писаниями стоило преклонить колена. Есть в них и от человека. Hо это истины от Возомнившего…»
Я так думал, а вслух сказал:
— Горемыка ты, горемыка. То, что я тебе скажу сейчас, ты можешь забыть. А многие этого не воспримут. Hо на остаток жизни своей запомни!.. Религий — много. Hо Бог — один… Пророков — много. Hо Бог — один!.. Вселенных — много. Hо Бог — один!.. Я не знаю туркменского. Ты плохо знаешь русский. Однако мы свободно говорим между собой. Мы друг друга понимаем не языком, а тем, что мыслим… Мысль — от Бога. Слова — от человека…
Я еще раз окинул его жалкую фигурку, копошащуюся в земле. И тихо сказав: «С Богом, Молящийся!», — поспешно зашагал с кладбища.
Там, в конце его, наезженная дорога. Hа ней сейчас появится машина. Это я знал наверняка. Это будет милицейский джипик. В ней везут повитуху. Ту, что я слышал в своем беспамятстве на буровой. Ту самую, что неудачно сделала умершей женщине кесарево сечение. И словно вторя моим мыслям, мамин голос в моей голове продолжил: «Той самой женщине, которая должна была тебя родить».
Я от неожиданности аж остановился.
— Это был бы мой первый повтор на Земле? — спросил я.
«Да, сынок, да, — ответила мама. — Ты меня правильно понял».
Я повернулся лицом к кладбищу. К тому месту, где оставил плачущего мужчину. Он стоял в рост и тоже смотрел на меня. Я знал, почему он смотрит мне вслед. Я для него был Посланником небес. Hо он никак не мог знать почему я в последний момент, прежде чем скрыться за кладбищенской оградой, обернулся и глазами, полными любви и теплоты, обнял его…
Молящийся мог стать моим дедом.
Я вышел за ограду, и тут из-за недалекой сопки вынурнула машина. Сейчас она остановится. И отвезет меня домой.
Хотя — нет. Домой — не теперь. И не на машине…
1995 г.
Коран. Изд. СП ИКПА. 1990 г. Пер. с араб. акад. И. Ю. Крачковского. Сура 2. Корова, с. 30.
Там же. с. 39.
Коран. Изд. СП ИКПА. 1990 г. Пер. с араб. акад. И. Ю. Крачковского. Сура 1. Открывающая книгу, с. 27 и Сура 23, Верующие, с. 288
