– Какой же он слабачок?
– Он пустой. С ним что угодно можно сделать. Просто он поначалу выглядит как сильный, потому что очень противный.
Дима удовлетворенно взъерошил волосы.
– Страшно не было?
– Нет, конечно. Скучно. Они такие одинаковые все. Первый раз, когда на плясы пошла, было так интересно, а потом… дураки. И вином от них всегда разит.
– Перестала ходить?
– Ой, нет, я танцевать люблю!
– С тобой, наверное, приятно танцевать, – Дима огладил взглядом ее талию.
– Конечно, еще как! Один раз даже подрались из-за меня.
– Кто?
– Да не знаю, первый раз видела. Так интересно… Зуб одному выбили. А вы дрались на плясах?
– Н-нет… не приходилось, – растерялся Дима. – Я пляшу в своей компании только.
– Ой, неинтересно! Правда, вам виднее, конечно.
– Это почему?
– Ну, вы старше, опытнее… художник.
– Да какой я, к бесу, художник!
– Ой, ну как же… учитесь на художника.
Дима только вздохнул.
– И вы сильный, – добавила она, глядя ему прямо в глаза. Будто окончательно решила сказать ему все лестные слова, какие только могла придумать.
– А ты сильная? – спросил Дима, даже не обратив внимания на ее мнение о нем – он-то точно знал, что он не сильный.
– Сильная.
– А в чем это выражается?
– Вы не верите? Но я всегда говорю правду. Я не знаю, в чем выражается, просто… вокруг то и дело кто-то жалуется, какие-то беды у всех, скучища! Со мной такого не бывает. Я всегда все делаю правильно, поэтому никаких бед у меня быть не может, – она серьезно и честно смотрела ему в глаза. Дима молчал. – Вот захотела с вами познакомиться – и познакомилась. И вам приятно, и мне. Хотя со стороны это выглядело нехорошо, будто я за вами побежала. Но я уже знаю, вы такой, что все поймете правильно.
– А если бы ты… полюбила?
– Полюбила? Ну и что? Полюбила бы и полюбила.
– Не доводилось еще?
– Ой, что вы! – она серебристо засмеялась. – Так рано нельзя! Это же сразу себя ограничивать. В моем возрасте надо развиваться во все стороны.
– Н-да… Ну что я могу сказать? Ты – гений.
Она покраснела от удовольствия.
– Мама, когда меня провожала, так и говорила: смотри, Виканька, не влюбись на югах! А там, правда – так и лезут… И все такие дураки! Рассказывают что-нибудь, где какую бутылку пил или про жену плохую, а на коленки так и смотрит! Вот вы ни разу…
Я просто стесняюсь, чуть не ляпнул Дима, а на самом деле очень хочется. И вдруг понял, что уже не хочется. Златовласка незаметно и быстро разонравилась ему. Что-то в ней было ненастоящее.
– А не на югах? – спросил он. – Всерьез в тебя влюблялись?
– Ну конечно! – она даже удивилась этому вопросу. – Сколько раз! Вот сейчас один мальчик из бывшего класса очень меня любит. Он такой забавный, все в кино меня водит. В школе такую интригу придумал, чтобы сесть за мою парту!
Не «со мной», подумал Дима, а «за мою парту». О господи… А смотри-ка ты, значит, парты еще есть, не везде заменили на столы.
– Ну и?..
– А мне не жалко. Он всегда интересные фильмы выбирает. Сначала сам посмотрит, проверит, а потом уж мы вдвоем. Он такой чудесный! Весной послала его в «Великан»… забыла, что-то там модное показывали… «Зеркало», вот! Так он три часа стоял, и был так рад, так счастлив!
– И больше ему ничего не надо? – нагло спросил Дима.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – спокойно ответила она. – По-моему, он вообще ничего не может. Правда, в кино попробовал обнять однажды. Там и без того духота, я, конечно, потребовала, чтобы прекратил. Так и сказала: Юрик, ты не такой!
Дима уставился в окно. Скорей бы уж приехать, подумал он.
– Я вообще этого не люблю, – продолжала Вика. – Поэтому и на вечеринки не хожу, там вино, танцуют…
– Ты же любишь танцевать!
– Ой, это другое дело! На плясах все незнакомые!
Дима ошарашенно сморщился. Она поджала губы; честно стараясь объяснить, сказала:
– Ну, когда танцуют, ведь обнимают, да? Поцеловать стараются. Если знакомому не разрешишь, он обидится, а разрешишь – он больше захочет. А там все новые, с ними не страшно. И не разрешить можно, и разрешить можно. Как захочется.
– А с ним ты не хочешь плясать?
– С кем? С Юриком? Что вы! – она засмеялась. – Он ведь мне только как человек нравится, а как парень – нет. Я ему про плясы вообще не говорю.
Дима покивал. Фарфоровская с медным стуком прокатилась мимо окон.
– А у вас, Дима, есть девушка? – спросила она.
– Да как сказать, – ответил Дима, поразмыслив.
– Может быть, вы женаты?
– Может быть.
Она пытливо смотрела на него. Выждала.
– Вы скрытный, да?
Дима опять сморщился. Назвал – опошлил, подумал он.
– Так сказать вам мой телефон? – застенчиво напомнила она.
– Да, конечно, – согласился он из одной лишь вежливости.
Она задиктовала. Судя по номеру, это было где-то на Петроградской.
– Лады, – сказал Дима, пряча блокнот. Он точно знал, что не позвонит.
– Вы скоро прочитаете?
– Скоро.
– Ну вот, подъезжаем. Даже жалко, правда? – она запнулась. Он не ответил. – Пошла за чемоданом.
– Помочь?
– Ой нет, не надо. Не терплю, когда мне чего-нибудь носят, пальто подают, открывают двери… унизительно.
– А в кино?
Она удивленно воззрилась на Диму.
– Что же мне, самой в очереди стоять?
– Тоже верно. Тогда… – он вздохнул, – до скорого.
– До свидания, – она протянула руку. Дима пожал. Пальцы ее были прохладными и сухими. Равнодушными.
Ненадолго я оставил Диму.
Выйдя из поезда, Виктор Мокеев успел заметить впереди, в толпе, крутящейся как вода от винта, золотоволосую голову сбежавшей соседки. Он ожидал увидеть ее вместе с тем малахольным длинным. Но длинного не было. Сердце екнуло, и один шаг Виктор сделал шире, тело рванулось в погоню – и отпрянуло назад. Виктор знал, что будет жалеть потом, что не мог подойти, хотя она была одна. Именно это одинокое мелькание выбило почву у него из-под ног. В поезде еще можно было тешиться: «Художника ей… Моду взяли, стервы…» Здесь еще можно было бы попробовать устроить драку. Нет. Она шла одна, пихая коленом необъятный чемодан.
Она была иная.
На пути домой Виктор, как мог, старался прийти в себя: заплевал остановку, в автобусе потоптался на чьей-то ноге, нахамил бабке, жалобно пытавшейся согнать его с сиденья… Тщетно. Что-то изменилось. Он злобно позвонил домой – дома никого не было. Он грохнул баул на пол, с лязгом вогнал ключ в замок. Замок пищал, не желая открываться. Открылся-таки. Виктор ногой двинул баул в квартиру – тот зацепился за порог. Виктор пнул его. Баул встал на бок, влетел в коридор, замер, как балерина на носочках, и с мягким шумом перевернулся. Виктор еще раз поддал в его мягкий, как у маменькиного сынка, беззащитный бок. Подошел к телефону. Раскрыл записную книжку. Набрал номер. В ухо потекли безнадежные гудки, тягучие, как зубная боль. Виктор подождал, потом притиснул рычаг, шепотом матерясь. Посматривая в книжку, набрал другой номер. Опять загундел звонок. Заткнулся. Загундел. Хлоп!
