Комната бухгалтерии неизменно пахла лежалой бумагой и прачечной — подтекали батареи. Комната скрежетала целый день арифмометрами, щёлкала костяшками счетов и шуршала длинными страницами ведомостей. По общему уговору, женщины бухгалтерии не ходили в перерыв в столовую, приносили еду из дому и вытряхивали пакеты и свёртки на общий стол, кипятя чай в большом чайнике на самодельной электроплитке. Каждый раз это походило на короткий праздник.
Вечером всё повторялось в обратном порядке. Мать опять торопилась к автобусу, чтобы пораньше забрать Юрчика из детского садика. Уже не торопясь, возвращались они домой, заходили по пути в магазины, покупали у парка в голубом ларьке мороженое и съедали его на скамейке в аллее. Юрчик без умолку болтал, непрестанно задавал вопросы, и мать с удовольствием наблюдала, как маленький человек осваивает жизнь. Прикончив мороженое, он бегал по простору пока пустой танцплощадки и гонялся за бабочками и шмелями около кустов шиповника. В эти вечерние часы сторож начинал поливать клумбы с пёстрыми петуниями, огненными настурциями и душистыми табаками. Сторож давал Юрчику подержать шланг, бьющий тугой струёй. От рыхлой земли рикошетом летели мокрые земляные шарики, мальчишка восторженно визжал, а мать радовалась его радостью и не ругала за перепачканные штанишки и сандалии.
Она отторопилась и отрадовалась. Давно нет мужа, в комнате, пахнущей прачечной, кто-то другой сидит за её столом, белобрысенький ласковый мальчик превратился во взрослого отчуждённого мужчину. Он так далёк и становится с каждым днём всё дальше от неё, им не о чем разговаривать — разве можно разговаривать на большом расстоянии друг от друга? Можно только кричать зло или отчаянно. Теперь жизненное пространство матери ограничено двумя комнатами, кухней и дорогой до ближайшего магазина — от дальнего не хватает сил принести тяжёлую сумку с продуктами.
Ей кажется: она стала походить на старый заржавевший механизм, в котором с натугой ещё крутятся шестерёнки и колёсики — всё медленней и трудней.
Утро начиналось с жужжания электробритвы в комнате Юрчика. Мать поспешно засовывала ноги в меховые шлёпанцы, спеша на кухню подогреть завтрак, заварить чай в старинном фарфоровом чайничке и быстро уйти к себе — Юрчик предпочитал завтракать в одиночестве. Из дому он уходил молча или коротко напоминал, что сегодня пора уплатить за телефон, отнести в ремонт его туфли или же приготовить к вечеру любимую рубашку персикового цвета с модными погончиками. Это означало, что вечером он куда-то уйдёт, возможно, вернётся за полночь, но спрашивать, когда он вернётся, тоже было бесполезно. Мать всё же не удерживалась и спрашивала. Юрчик сухо отвечал, что её это не касается — он взрослый.
Последнее время мать стала плохо слышать, Юрчик же имел привычку отвечать невнятной скороговоркой. Она, не разобрав, переспрашивала, и глаза его становились сразу злыми, раздражаясь, он кричал — это было обидно, и, если случалось с утра, весь день у матери было угнетённое настроение.
Ей часто хотелось побыть рядом с Юрчиком, она пыталась рассказать ему, что произошло за день в их большом доме и кого она повстречала на улице, хитря, приукрашивала, стараясь заинтересовать. Юрчик, не дослушав, уходил в свою комнату и закрывался, а она кричала около закрытой двери, что тоже человек, всё делает для него. Начинало колоть в левом боку, приходилось пить сердечные капли и ложиться. Успокоившись, она испытывала к Юрчику жалость: ворчливая старуха, опять испортила сыну настроение!
Желание приблизиться к нему походило на медленное падение с обрыва: человек, раня руки, цепляется за колючие кусты, хочет выбраться, но всё же скатывается ниже и ниже…
После ухода Юрчика на работу мать обычно отправлялась в магазин: только утром можно было застать свежий творог и сметану. Перед открытием около дверей магазина собирались пожилые женщины. Почти все знали друг друга, некоторые были совсем одиноки и покупали один стакан сметаны и немного творога и хлеба. Матери представлялась мёртвая тишина их квартир, зимние долгие вечера только с голосом телевизора и мурлыканьем любимой кошки, но зато их никто не обижал, а если обижали чужие люди, наверное, это было не так уж горько. Мать всматривалась в грустное безобразие старости, в лица, измятые морщинами, с потерявшими чёткость рисунка ртами и старалась за теперешним обликом угадать прежний, молодой. Это было уже невозможно, сама же она старалась реже смотреть в зеркало.
Она понимала: жизнь всегда будет походить на лестницу, по которой человек спускается от детства к старости, неизбежность нужно принимать спокойно, но на каждой ступени должны быть свои радости.
В тот день мать долго провозилась с приготовлением салата и торта. Он удался, пышный, ароматный, украшенный ореховыми фестончиками. Захотелось отрезать кусочек и попробовать с чаем, но стало жаль нарушать сладкую симметрию — торт почнёт Юрчик, а она после.
Юрчик пришёл с работы, съел борщ и салат, задумчиво поглядывая на торт. Матери захотелось побыть рядом, и она принялась отмывать в раковине кастрюлю из-под крема. Донышко немного пригорело, пришлось поскоблить ножом. Юрчик недовольно спросил:
— Другого времени не нашла?
Мать оставила кастрюлю:
— Тебе не понравился торт? Я не пробовала, я потом, но вроде удался…
— Вечером ко мне кое-кто заскочит, — сообщил Юрчик.
— Кто же?
— Какая тебе разница? — воздвиг он привычное отчуждение.
У некоторых соседей по дому сыновья лодырничали и пили. Юрчика же никогда не видели пьяным, он был неизменно вежлив, встречаясь с соседями, — такой благополучный и воспитанный молодой человек. Родители неблагополучных парней завидовали матери.
Вечером появились гости: две модные девушки с раскрашенными лицами, с нарочито растрёпанными причёсками и парень с сумкой в пёстрых картинках. В сумке позвякивали бутылки. Юрчик достал из серванта высокие стаканы, мать догадалась: принесли пиво.
— Мам, — доброжелательно обратился он — при гостях тон его становился вдруг доброжелательным. — Мам, дай солёненького, рыбки что ли.
— Рыбки нет.
— Вечно у тебя ничего нет! — перешёл он на злой шёпот. — Сходи в магазин!
— Устала я, — сказала мать. — Ноги гудят…
Юрчик прошёл к гостям и бодро воскликнул:
— Момент — лечу за рыбкой! Приходится ножками, ножками… Придёт время, крикнем роботу: двигай, чувак, за копчёной мойвой и всё такое… Технический прогресс, старики, не за горами!
Гости засмеялись, одна из девушек капризно сказала:
— Скорее бы! Предки заколебали — полы мой, у стиралки торчи.
