— Вы кто, дьявол?
Существо содрогнулось и продолжало стучать зубами.
Профессор мельком глянул туда, где высился неразличимый в темноте собор, и для пробы перекрестился.
Тут непонятное существо вздрогнуло, но не отпрянуло. Потом еле слышно что-то сказало, оно отлично говорило по-английски… нет, оно отлично говорило по-французски… нет, оно довольно странно говорило по-французски.
— Значит, вы есть Господь Бог, — сказало оно.
Барри встал и попытался его рассмотреть.
— Кто вы такой? — властно спросил он.
Существо подняло голову — лицо оказалось самое обыкновенное, человеческое — и кротко ответило:
— Я Жеан Ленуар.
— Как вы попали в мою комнату?
Короткое молчание. Ленуар поднялся с колен, выпрямился во весь свой невеликий росточек — пять футов и два дюйма.
— Эта комната — моя, — сказал он наконец с ударением, хотя и вполне вежливо.
Барри обвел взглядом книги и колбы. Еще минута прошла в молчании.
— Тогда как же я сюда попал?
— Я перенес вас сюда.
— Вы маг?
Ленуар с гордостью кивнул. Он весь преобразился.
— Да, я маг, — промолвил он. — Да, это я перенес вас сюда. Если Природе не угодно открыть мне знания, так я могу покорить ее, Природу, я могу сотворить чудо! Тогда к дьяволу науку! Я был ученым… с меня довольно! — Он устремил на Барри пылающий взор. — Меня называют глупцом, еретиком, что ж, клянусь Богом, я и того хуже! Я колдун, доктор черной магии, я, Жеан чья фамилия означает Черный! Магия действует, так? Стало быть, наука — пустая трата времени. Ха! — фыркнул он, по лицу его совсем не видно было, чтобы он торжествовал. — Лучше бы она не подействовала, — сказал он тише и зашагал взад и вперед между кипами книг.
— Я тоже предпочел бы, чтобы ваша магия не подействовала, — отозвался гость.
— Кто вы такой? — Ленуар вскинул голову и с вызовом поглядел в лицо Барри, хотя тот был на голову выше.
— Меня зовут Барри Пенниуизер. Я профессор, преподаю французский язык в Мансонском колледже, штат Индиана, провожу отпуск в Париже — продолжаю изучать позднее средневеко… — он запнулся. Вдруг он понял, что за произношение у Ленуара и почему его зовут не просто Жан, а Жеан. — Какой сейчас год? Какой век? Прошу вас, доктор Ленуар… — Лицо у француза стало растерянное. Слова не только звучат по-иному, изменилось, кажется, и самое их значение. — Кто правит вашей страной?! — закричал Барри.
Ленуар пожал плечами — истинно французский жест (есть вещи, которые не меняются).
— Королем сейчас Людовик, — сказан он. — Людовик Одиннадцатый. Гнусный старый паук.
Несколько минут они стояли недвижимые, точно вырезанные из дерева индейцы у дверей табачной лавки, и в упор смотрели друг на друга. Ленуар заговорил первый:
— Так, значит, вы — человек?
— Да. Послушайте, Ленуар, по-моему, вы… ваши заклинания… должно быть, вы что-то напутали.
— Очевидно, — сказал алхимик. — А вы француз?
— Нет.
— Англичанин? — Глаза Ленуара гневно вспыхнули. — Проклятый британец!
— Нет. Нет, я из Америки. Я из… из вашего будущего. Из двадцатого века от Рождества Христова.
Барри покраснел. Это прозвучало преглупо, а он был человек скромный. Но он знал, ничего ему не мерещится. Он у себя в комнате, но сейчас она совсем другая. Эти стены не простояли пяти веков. Здесь не стирают пыль, но все новое. И том Альберта Великого в кипе у его колен — новехонький, в мягком, ничуть не высохшем переплете из телячьей кожи, и ничуть не потускнело тисненное золотом название. И стоит перед ним Ленуар — не в костюме, а в каком-то черном балахоне, человек явно у себя дома…
— Пожалуйста, присядьте, сударь, — говорил меж тем Ленуар. И прибавил с изысканной, хотя и рассеянной учтивостью ученого, у которого за душой ни гроша: — Должно быть, вы утомлены путешествием? Не окажете ли мне честь разделить со мною ужин? У меня есть хлеб и сыр.
Они сидели за столом и жевали хлеб с сыром. Сперва Ленуар попытался объяснить, почему он решился прибегнуть к черной магии.
— Мне все опостылело, — сказал он. — Опостылело! Я работал, не щадя себя, в уединении, с двадцати лет, а чего ради? Ради знания. Дабы познать новые тайны Природы. Но познать их не дано.
Он с маху на добрых полдюйма вонзил нож в доску стола. Барри даже подскочил. Ленуар маленький, щупленький, но, видно, нрав у него пылкий. И лицо прекрасное — хоть и очень бледное, худое, но столько в нем ума, живости, одухотворенности. Пенниуизеру вспомнилось лицо прославленного атомного физика, чьи фотографии появлялись в газетах вплоть до 1953 года. Наверно, из-за этого сходства у него и вырвалось:
— Иные тайны познать дано, Ленуар; мы не так уж мало всякого узнали…
— Что же? — недоверчиво, но с любопытством спросил алхимик.
— Ну, это не моя область.
— Умеете вы делать золото? — спросил Жеан с усмешкой.
— Нет, кажется, не умеем, но вот алмазы у нас делают.
— Каким образом?
— Из углерода… ну, в общем, из угля… при огромном нагреве и под огромным давлением, как я понимаю. Вы же знаете, и уголь и алмаз — тот же углерод, один и тот же элемент.
— Элемент?!
— Ну, я ведь говорил, сам я не…
— Который из всех — первоэлемент? Который главенствующая стихия?! — закричал Ленуар, вскинув руку с ножом, глаза его сверкали.
— Элементов около сотни, — стараясь не выдать испуга, сдержанно ответил Барри.
Два часа спустя, выжав из Барри до последней капли все остатки сведений по химии, которые тот когда-то получил в колледже, Ленуар выбежал в ночь и вскоре возвратился с бутылкой.
— О господин мой! — кричал он. — Подумать только, что я предлагал тебе всего лишь хлеб и сыр!
В бутылке оказалось чудесное бургундское урожая 1477 года, добрый выдался год для винограда. Они выпили по стаканчику, и Ленуар сказал:
— Если бы я мог тебя хоть как-то отблагодарить!
— Вы можете. Знакомо вам имя поэта Франсуа Вийона?
— Да, знаю, — не без удивления сказал Ленуар. — Но он ведь только сочинял какую-то чепуху, на французском сочинял, а не на латыни.
— А знаете вы, когда и как он умер?
— Ну конечно. Его повесили здесь, на Монфоконе, то ли в шестьдесят четвертом, то ли в шестьдесят пятом, с шайкой таких же негодников. А что тебе до него?
Еще два часа спустя бургундское иссякло, горло у обоих пересохло, за окном чуть брезжил ясный холодный рассвет, и стражник выкрикнул три часа.
— Я дико устал, Жеан, — сказал Барри. — Отошли-ка меня обратно.
Алхимик не стал спорить, слишком он был учтив, полон благодарности, а вдобавок, пожалуй, тоже совсем выдохся. Барри стал столбом внутри пентаграммы — высокий, костлявый, закутанный в обгорелое одеяло, с дымящейся сигаретой в зубах.
