— Конкретнее, — повторил Иван.
Наверное, нейролог был чутким человеком и услышал нотку неприязни в голосе Лобова, потому что в глазах его мелькнуло если не удивление, то любопытство.
— Конкретнее, — повторил нейролог, переплетая длинные пальцы сухих ладоней, — если человек долго не двигается, происходит атрофия мышц. Если человек долго не думает, происходит постепенная атрофия нейронов. Чем быстрее применён лечебный комплекс, тем он эффективнее. Старая истина.
— Итак, по мнению большинства, нужно ждать. А по мнению меньшинства?
— По их мнению, надо применить один из сильнодействующих стимуляторов. Риазон, дельта-гейл, рох-три — что-нибудь из перечисленного обязательно должно быть на корабле.
— Рох-три есть, я знаю, — перебил Лобов.
— Этого достаточно. Стимулятор подействует как сильнейший раздражитель. Ведь до сих пор иногда «запускают» остановившееся сердце мощным электрическим разрядом. Точно так же рох-три ударит по нейронам. Если они только спят, они должны проснуться.
— А если не проснутся?
Нейролог пожал плечами:
— Тогда надежда на излечение больного станет ещё меньше.
Их взгляды снова встретились.
— Вы-то, — вдруг спросил Лобов, — вы сами принадлежите к большинству или к меньшинству?
— К меньшинству, — сухо ответил нейролог и, помолчав, спросил: — Сколько вам нужно времени на размышление?
— Нисколько. Я введу больному рох-три тотчас, как только закончим разговор.
В глазах нейролога мелькнуло удивление, сменившееся любопытством и, пожалуй, уважением.
— Имеете ли вы право брать на себя такую ответственность? — мягко спросил он.
— Имею, — спокойно ответил Лобов.
— Тогда желаю всяческих успехов.
В глазах главного нейролога мелькнула лёгкая ироническая усмешка, впрочем, может быть, это был случайный эффект, сопровождающий угасание изображения.
Лобов ещё минуту—другую посидел за пультом лонглинии. Его размышления прервал Кронин, появившийся на экране видеофона.
— Ты в самом деле решил ввести рох-три?
Лобов вздохнул:
— Решил. А что, неправильно?
— Не знаю. Но Клим был бы «за».
— И я подумал об этом.
— Я сейчас приду, Иван, только закончу сеанс с экспедицией.
Лобов грустно улыбнулся:
— Ты думаешь, это поможет?
— Не думаю. Но все-таки приду.
Клим спал, все так же мерно, поверхностно дыша. Лобов откинул лёгкое, невесомое одеяло, взял со столика инъектор с раствором рох-три и заколебался. Ему много раз приходилось рисковать в своей богатой приключениями патрульной жизни. А сейчас?
И почему-то, уже на все решившись и держа инъектор в руке, Иван медлил и думал. Думал не только о Климе, но и о Жане Вернее и его жене.
Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь узнает, что произошло с экспедицией «Кентавр».
Но Ивану представилось такое: гриб-гигант все время экспериментировал, и однажды в порядке очередного эксперимента он разбудил Жана, погруженного в беспамятство. А потом было поздно, гриб не сумел, а может быть, и не захотел его удержать. И Жан Верней, руководитель экспедиции «Кентавр», нашёл силы выполнить свой долг перед всеми людьми и своей женой.
Глядя на спящего Клима, Иван представлял, как Жан пришёл в себя где-то в полутьме подземелья и при фосфорическом свете грибов-люминофоров обнаружил рядом с собой живую, но бесчувственную жену. Как он с ужасом старался понять, что же такое случилось. И как понемногу начал гаснуть вспыхнувший было у него огонёк памяти и разума. Но Жан Верней не пожелал сдаться. Он знал, что должен, обязан сообщить о себе людям. Откуда он взял силы в своём обессиленном теле? Как он добрался до станции? Чувство долга привело его к цели через непроглядную темень беспамятства. Он сделал, что должно. Он хотел сделать больше, но исчерпал свои силы. И тихо умер, уронив голову на пульт управления подземной машины.
Иван провёл рукой по лицу, прогоняя непрошеные чувства, оголил руку штурмана и нажатием кнопки ввёл рох-три. Теперь оставалось только ждать. Лобов накинул на Клима одеяло и встал. Недолго ждать. Минут пять — десять. Алексей ещё не успеет возвратиться с маяка, а все будет решено. Все. Кем будет Клим. И кем уже никогда не будет.
Иван прошёлся взад-вперёд по госпитальному отсеку, подошёл к Климу, послушал, как он ровно, спокойно дышит. Взял в руки книгу, но, даже и не раскрыв, снова положил на столик. Подошёл к иллюминатору. Сегодня была редкая для Перл погода. Почти цепляясь за вершину корабля, тянулись лохматые коричневые, с оранжевыми разводами облака. Моросил дождь. Колыхалось шоколадное море. Понуро стояли остроголовые грязно-рыжие ели. Непогодь.
— Иван!
Услышав этот слабый голос, Иван обернулся так, что локтем ударился о стену. Клим сидел на постели, глядя на него с лёгкой растерянной улыбкой. Он попытался было подняться на ноги, но Иван, очнувшись от столбняка, в мгновение ока оказался рядом с ним.
— Лежи! — постарался как можно более сердито сказать он, укладывая штурмана на подушку.
Слабая улыбка Клима приобрела лукавый оттенок.
— Так я болен? Сколько же я проспал, Иван?
— Долго.
— Как долго?
— Долго, две недели, — сказал Лобов, понимая, что от Клима все равно не отвяжешься.
— Две недели, — не столько удивился, сколько констатировал штурман и вдруг забеспокоился: — А где Алексей?
— Жив-здоров, — улыбнулся Лобов, — скоро явится сюда.
Клим кивнул головой, лёгкая морщина прорезала его лоб.
— А ребёнок? Я нашёл ребёнка в такой странной колыбели. Он жив? Или мне приснилось все это?
Иван покачал головой.
— Нет, Клим, не приснилось. Но ребёнок умер.
— Жалко. А Майю нашли?
— Нет. Не нашли.
Лобов солгал. Используя тяжи грифов как путеводные нити, они с Алексеем нашли и Майю. Как и Жан Верней, она умерла от истощения. Несомненно, гриб-гигант как-то питал их, иначе они бы никогда не прожили долгих четыре года, но чего-то, видимо витаминов, не хватало в этой пище. Майя была мертва, но зачем Климу было сейчас узнавать об этом?
— Клим, — вслух сказал он, — ну почему ты ничего не сообщил нам? Почему один полез на рожон?
Штурман покровительственно улыбнулся:
— Ты чудак, Иван. — Он посерьёзнел, в глазах его отразилась грусть, а может быть, и тревога. — Там же был ребёнок. Маленький ребёнок на чужой планете! И он плакал, так жалобно плакал.
Клим беспокойно шевельнул головой, и Лобов осторожно положил руку на его холодный лоб.
