– Док, я растерялся! – рявкнул громовым шёпотом Мак-Клой. – Я не подберу для вас эпитета. Боже, как вы их провели за нос! Вы им продали флакон испорченного воздуха за водородную бомбу! Даже старик Эдельвейс этого не умел.
– Вам надо поставить при жизни памятник! – ликовал О’Брайен. – Я завтра же открою подписку на вашу конную статую. Вы будете в тоге, с саблей на боку и пулемётом в руках – шедевр скульптуры, говорю вам!
– Засоряйте и дальше им мозги перспективами нашего производства, но не заикайтесь о сроке выпуска первой партии искусственных людей, – посоветовал Гопкинс. – Перспективы поражают воображение, а за неисполнение сроков отвечают перед судом. Вам понятна разница, Крен?
В одном из коридоров я повстречал Роуба. В лабораторию его не пустили, но он перехватил нас по дороге. Уши его торчали перпендикулярно к голове. Он был в диком возбуждении.
– Профессор, людей круг блестящий такой вас у собрался как? – проблеял он.
Я тут же перевёл это на более привычный мне язык: «Как собрался у вас такой блестящий круг людей, профессор?»
– Разве вы не слыхали, Роуб? Нам оказала честь специальная комиссия парламента.
У него заходили ноздри и захлопали уши. В мутных его глазах запылал зелёный огонёк. Он блеял ещё торопливей, а я расшифровывал:
– Никогда я не видел столь важных господ! Какие они все разные!
– Да, – сказал я. – Все они разные, Роуб. Одни высокие, другие низенькие. Худой шагает рядом с толстым. Неясно одно – почему они такие разные? По-вашему, это случайно?
Он чуть не задохнулся от открывшихся ему величественных перспектив.
– Вы думаете, Крен?.. Признайтесь, вы думаете?..
Я ответил уклончиво:
– Все мы что-нибудь думаем, Роуб. Человеку свойственно размышлять, хотя в наше время это не совсем безопасно. Но я говорю не о шатких предположениях мысли, а о твёрдых, так сказать, физических фактах. Приглядитесь к тем двоим, Роуб. Разве вас не поражает их походка?
Я ткнул пальцем в переднюю пару. Как нарочно, один был высок и массивен, другой худ и изящен. Они шли вдоль линии чанов и мирно беседовали.
– Правильно, сэр! – зашептал Роуб. – Боже, как правильно! Этот огромный вдавливает ботинки в пол, как в тесто. Он не ходит, а попирает ногами землю. Он ненавидит нашу землю – всё ясно как дважды два!.. А второй – крадётся и перебирает ножками, как пальцами. О, этот ещё хуже, в тысячу раз хуже! Я их разоблачил с единого взгляда, такая штука! Нет, ребятки, вы сосунки, не вам обмануть Роуба…
Он хотел умчаться вперёд, но я задержал его.
– Не слыхали, как дела у Паркера? Помните того учёного, с кем я вас познакомил неделю назад?
– Как же, отлично помню – высокий, важный мужчина, тонкие губы, зелёные глаза, один глаз более выпуклый, чем другой… С Паркером всё в порядке, профессор. Паркер признался, что подложил две атомные бомбы под систему высшего образования в нашей стране, но не успел взорвать, так как попал в тюрьму. Я забыл сказать, что Паркера вскоре после визита к вам арестовали. Однако я покорнейше прошу меня…
Я присоединился к гостям, и мы около часа провели на заводе, потом прошли в ресторан. За лёгким обедом на шесть перемен с девятью сортами вина я сообщил собравшимся радостную новость:
– В конце недели, господа, состоится первое ознакомление с первыми образцами производства нашей фирмы. Я надеюсь, все, кто сегодня почтил нас присутствием, не откажутся выступить в роли экспертов и ценителей. Вам будет продемонстрировано с полсотни бравых парней самой высокой кондиции.
– Слишком много образцов, Крен, – попенял мне один из гостей. – Для конвейерной продукции это не подойдёт. Армия заинтересована в одном-двух, не более, но отработанных до пуговицы типах солдата.
Я успокоил его:
– Вы сами отберёте понравившиеся вам образцы, а мы запустим их в массовое производство. Думаю, армия останется довольна. Итак, в следующее воскресенье, господа.
Гости мне аплодировали, а после их ухода директора компании устроили скандал. Железный сухарь Гопкинс орал, как перепившийся золотарь. Даже О’Брайен казался подавленным.
– Что такое, Крен? – негодовал Гопкинс. – Вы, оказывается, запустили в ход технологические линии, а мы об этом ничего не знаем. Кем вы нас считаете, профессор? Раньше я посмотрю на этих парней, а потом кто-то другой. Пусть комиссия выбирает, кто ей нужен, но кого им показать – будем решать мы.
– Это буду решать я один, – сказал я. – Не забывайте, что в соглашении стоит пункт о том, что технологические вопросы находятся в моей личной компетенции. За продукцию, поставляемую нашим человекопроизводящим конвейером, отвечаю я. Вы занимаетесь представительством, рекламой, финансами, вообще – внешними связями. Вы не забыли этого пункта, джентльмены?
– Мы разорвём соглашение! – бушевал Гопкинс. В этот момент он походил на нормального человека, умеющего раздражаться и огорчаться не хуже других. – Водите за нос кого угодно, но не нас, Крен! Мы вычеркнем этот пункт, слышите вы!
Я улыбнулся ему в лицо.
– В договоре есть и второй пункт, – напомнил я. – Если между директорами и изобретателем возникнут непреодолимые разногласия, директора вправе выставить его за дверь, а изобретатель вправе привести в негодность Электронный Создатель. Не кажется ли вам, что пришло время воспользоваться этой важной оговоркой?
Гопкинс, ошеломлённый, молча глядел на Мак-Клоя и О’Брайена. Я точно рассчитал удар. Гопкинс, остывая, на глазах осухаривался. Теперь это снова была бесчувственная неторопливая машина для изготовления денег. С ним опять можно было толковать по-деловому.
– Вы ничего не поделаете с этим бессовестным сутягой, Гопкинс! – прогремел Мак-Клой. – Нам понадобилось десять лет, чтобы свалить старину Эдельвейса. Не сомневаюсь, что док прикончил бы его за десять минут.
О’Брайен согласно закивал головой.
– Мы у него в руках, Гопкинс, надо смотреть на вещи здраво. Скажу открыто, профессор, даже с вашим знаменитым противником Джойсом вы не расправились так свирепо, как с нами троими. Я видел Джойса: он пришёл в себя на другой день. Когда мы оправимся от вашего нокаута, я даже боюсь загадывать! Нет, вы не довольствуетесь сознанием, что хотя и не всё, но многое можете, вам непременно нужно наносить практические удары!
– В воскресенье вы забудете об этом ударе, – утешил я пророка абстрактной всевозможности. – Ручаюсь, вам будет весело в воскресенье.
– Итак, до воскресенья, – сказали они одинаковыми голосами.
О’Брайен, однако, прибежал ко мне на второй день. Он чуть не плакал.
Дело было серьёзное.
Пьер Роуб потерпел катастрофу. Его разнесло в щепы на пустом месте.
