— Я сейчас же отправлюсь в советское консульство.
— Это невозможно: вас убьют. Надо бежать тайно. Смотрите, смотрите, Андрей! Вы видите эту темную фигуру на скале? Это друг, человек из нашего Союза молодежи. Идите, идите к нему! Друзья помогут вам выбраться отсюда и посадят сегодня же на пароход.
— Мне… идти… уже? — растерянно сказал Андрей, нерешительно поднимаясь.
Сунув в карман револьвер, который подала ему девушка, Андрей повернулся к Кими-тян. Всем существом потянулась она к нему. Он взял ее за плечи.
— Прощай, О’Кими, сайонара! — сказал он по-японски.
— Вы не забудете меня так же, как в первый раз? — подняла голову Кими-тян.
— Как в первый раз? — удивился Андрей.
— Там… в Америке…
— В Америке? Так это были вы?
— Идите, идите, — легко толкнула Андрея О’Кими.
— Прощай, О’Кими! Прощай, мой метеор!.. — задумчиво произнес он, быстро притянул ее к себе, поцеловал и почувствовал, что слезы застилают ему глаза.
Резко повернувшись, он зашагал к черному утесу.
Кими-тян стояла, боясь шелохнуться. Она все еще ощущала его подле себя, еще слышала его голос: «Сайонара, сайонара, прощай, прощай!..»
Наконец ветви заслонили его худощавую фигуру. Тогда Кими-тян опустилась на землю и заплакала. Она плакала долго и громко, как плачут дети. Но это были слезы женщины.
Вдруг она спохватилась. Ведь она может еще раз увидеть его силуэт! Кими-тян побежала по тропинке, отошла от нее в сторону, забралась на камень — и ужаснулась: из-под самых ее ног в пропасть уходил скалистый обрыв.
Это было так неожиданно, что Кими-тян в первое мгновение зажмурилась. А когда она открыла глаза, то увидела фигуру Андрея. Он поднимался на черный утес. Еще немного — и он будет на скале.
Наконец-то! На черном утесе уже стояли две фигуры…
— Так вот где застал я вас, О’Кими!
Кими-тян непринужденно улыбнулась.
— Ах, это вы, Муцикава? — скучающим тоном сказала она.
— Да, это я, извините. Не ждали?
— Напротив, я уже беспокоилась за вас, — язвительно произнесла О’Кими. Она стала против Муцикавы так, чтобы, глядя на нее, он не видел черного утеса с двумя почему-то не уходящими фигурами.
— Где ваш спутник? Говорите живее! — еле сдерживая себя, процедил Муцикава. — Он представляет собой, извините, величайшую опасность для спокойствия ряда стран.
— Для вашего спокойствия, Муцикава-сан… Вы хотели бы, чтобы господин Корнев был так же молчалив, как и тот, другой ваш спутник, задушенный вами неоэфиром?
— А я вижу, вы успели вдоволь наговориться с моим названым братом!
— Да, которого вы подло предали и оклеветали. Но вам теперь не избежать разоблачения!
Муцикава сгорбился и сделал шаг по направлению к О’Кими. Девушка невольно отступила.
— Где русский?
— Его нет, он уже далеко.
Муцикава сделал еще шаг к О’Кими. Она опять отступила. Черный утес был за спиной Кими-тян, но она знала, что на нем теперь никого нет.
— Где Корнев? — закричал Муцикава.
— Он ушел, ушел строить Арктический мост, — улыбнулась О’Кими, глядя поверх головы Муцикавы.
— Ушел? Ты помогла ему бежать! — медленно произнес японец, нагнув голову.
— Да, помогла! И счастлива, потому что люблю его. А вас ненавижу!
Муцикава на мгновение поднял лицо и взглянул на О’Кими. Она широко открыла глаза и отшатнулась. Тогда Муцикава протянул руку и шагнул к девушке. Она тихо вскрикнула…
Часть шестая
ДВЕ ТЫСЯЧИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС
Глава первая
ЗАГАДОЧНЫЙ ЯЩИК
В последние годы тесно стало в этом недавно еще не существовавшем порту. Корабли вынуждены были отшвартовываться у железных эстакад, срочно построенных перпендикулярно набережной. Катера и буксиры едва не сталкивались в просторной когда-то бухте. Грохотали краны, закрывая небо своими переплетами, ажурными мостами, высокими башнями… В воде плавали радужные масляные пятна, доски от ящиков, щепки… Через перегруженный порт, будто через узкую горловину бутылки, с трудом пробивался бурный, клокочущий, растущий с каждым месяцем поток разнообразных грузов, идущих со всех концов земного шара.
Недавно здесь было пустынно, корабли не бороздили в этом направлении океанские воды. А теперь сколько флагов развевается в бухте, сколько разноязычной романтики в одних только названиях: «Венесуэла» — Стокгольм, «Кумази-пальм» — Ливерпуль, «Вильдрехт» — Роттердам, «Толедо» — Дублин, «Крошка Тулли» — Бремен. «Либерия» — Монровия, «Ошен сейлор» («Океанский моряк») — Нью-Йорк, «Парижская коммуна» — Гавр, «Франклин-Делано Рузвельт» — Сан-Франциско, «Юконский ворон» — Сиэтль…
А многим кораблям не нашлось места для разгрузки. Им приходилось ждать до вечера на рейде.
Ожидал своей очереди и японский пароход «Эдзима-мару». Рядом на рейде стоял «американец» с двумя чопорными трубами и наклоненной назад мачтой. Его силуэт постепенно сливался с морем. Солнце уже скрылось за холмами, но тени, еще прозрачные, лишь чуть прикрыли землю. Сквозь них можно было различить маяк на конце мола и даже вереницу судов, направляющихся в бухту.
С той стороны, где скрылось солнце, поднималось зарево. Но это была не вечерняя заря. Сетка ослепительных полос сплеталась над землей в плотную и яркую ткань из электрического света. Набережная выступала над черной водой, словно залитая светом театральная рампа.
Вдоль блестящей воды по набережной двигались два огромных башенных крана, похожих на осадные машины древности. На их стрелах подвешены беспомощно висящие электровозы.
Шум то нарастал, превращаясь в неистовый грохот, то затихал. Тогда по воде доносились человеческие голоса, звякали сцепки вагонов, слышались сигналы автомобилей. Потом все это тонуло в басовых нотах разворачивавшегося парохода…
Молодой японец-матрос стоял у борта, восторженно вглядываясь в волшебное зарево на русском берегу. На палубе было тихо — матрос был один; команда отдыхала перед предстоящей разгрузкой.
Да, в русских портах работают неистово! В бухту этого нового порта на востоке приходит уж слишком много пароходов. Моряк покачал головой и оглянулся на груду ящиков, уже вытащенных из трюма и подготовленных для разгрузки.
Медленно побрел матрос по палубе. Когда он перешел на корму, на него из открытого моря взглянула ночь. За спиной что-то рокотало, похожее на яростный береговой прибой, но впереди было тихо. Одинокий силуэт корабля едва рисовался на темном небе; единственный фонарик на мачте сливался с загоревшимися звездами.
