В движениях этих людей было что-то особенное, какая-то медлительность, и это подействовало на Кэкстона.
Едва он уловил их основательность, любопытство Кэкстона увяло.
И тем не менее там было несколько интересных вещей. С той ночи в комнату привезли несколько машин. Касселехат сидел рядом с одной из них и действовал как переводчик, и то, что он говорил, было простыми вариантами фразы.
— Мистер Ренфрю, они бы хотели, что бы вы сняли одежду и легли на этот стол. — И дальше. — Теперь вы, мистер Блейк. — И наконец. — Мистер Кэкстон — ваша очередь.
Хотя он наблюдал, как остальные молча раздевались, но когда подошла его очередь, Кэкстону было немного неловко. Он, как он решил, не был из тех, кто одобрительно относится к врачам — женщинам. Пожалуй, это изумило его, потому что примерно с семнадцати лет он всегда зорко следил за женщинами, постоянно добиваясь возможных перспектив близких личных отношений, которые — он всегда надеялся на это — рано или поздно включат полное раздевание и обнаженные объятия. Это его никогда не смущало. Так почему он должен смущаться теперь?
И тем не менее он смущался. Он стыдливо лежал и грустно смотрел, как у него взяли примерно пинту крови. (Кровь передали в дверь и куда-то унесли, вероятно, на лабораторный анализ). Одна из врачих взглянула ему в глаза через какой-то оптический прибор и сфокусировала тонкий луч света на зрачок. Приблизительно через каждые двадцать секунд она меняла цвет: белый на красный, затем зеленый, желтый и так далее. Наконец она, видимо, получила информацию, которую хотела; подошла к одной из машин, где какой-то человек тщательно расспросил ее о чем-то.
Еще одна женщина несколько раз втыкала иглу ему то в руку, то в ногу, или тело, каждый раз впрыскивая то одну, то другую жидкость. Удивительно — он не чувствовал уколов иглы, что его заинтересовало, но он все еще съеживался, ожидая очередной инъекции, думая, что на этот раз будет больно. Женщина, казалось, не замечала этого. Она смотрела на показания датчиков и наконец тоже ушла для доклада человеку у машины.
Было совершенно непонятно, что же они увидели и какие выводы сделали. Кэкстон уже собирался задать вопрос об этом, когда у него возникла собственная мысль. Он быстро заговорил с Касселехатом.
— Обязательно, — сказал Кэкстон, — введите нам препараты, которые продлят нашу жизнь до девяноста лет.
Касселехат серьезно кивнул, но когда он повернулся к своим коллегам двадцать пятого века, он улыбался. И он продолжал слабо улыбаться, когда «переводил», если можно так сказать, эту инструкцию. Казалось, потребовалось несколько секунд, что бы они поняли то, что он имел в виду. И вдруг они тоже заулыбались, и некоторые говорили что-то, что Кэкстон не совсем, но все-таки понял.
Касселехат повернулся к тройке и сказал что эти инъекции будут в самом деле даны. Но волноваться не надо, ибо есть вещи более важные, первоочередные. С улыбкой он закончил:
— Ваш вопрос, мистер Кэкстон, поразил одного из наших психиатров тем, что он подразумевает то, что вы чувствуете себя гостем незнакомой страны, который может приобрести местные товары только за период короткого визита. Пожалуйста, будьте уверены, что теперь вы — постоянные жители нашей эры — если только вы не решите отправиться в следующее путешествие, используя препарат Пелхама; а есть причины, и они будут вам объяснены, почему это стоит сделать.
В комнату вкатился большой сверкающий аппарат, открывающийся с одного конца, и все повторилось снова: сначала Ренфрю улегся в подвижный, похожий на гроб, контейнер, к которому его направили. Как только его тело оказалось в горизонтальном положении, контейнер исчез, вкатившись в отверстие. Он исчез в аппарате, оставались видимыми только нервно подрагивающие пальцы ног.
Когда контейнер наконец выкатился из аппарата, он сел в нем, несколько раз тяжело вздохнул и сказал:
— Черт возьми!
Следующим шел Блейк, и наконец Кэкстон.
Первый раз он удивился, когда обнаружил, что оказавшись в аппарате, он смог смотреть сквозь материал. Оттуда, откуда он наблюдал раньше — снаружи — он казался металлически непрозрачным. Но изнутри он мог видеть, не ясно, а как бы через слегка затемненные очки. Лица нескольких из докторов — двух женщин и трех мужчин — выгнувшихся в металле, словно в дверном глазке, наблюдали за ним.
Кэкстон напряженно ждал, не зная, чего ожидать, и вдруг в голове возникло какое-то ощущение. Одновременно с этим мизинец его левой руки свело судорогой. Почти мгновенно в голове возникло еще одно ощущение: свело безымянный палец.
Он лежал, пока его пальцы, затем кисти рук, затем локти, руки в плечах, затем пальцы ног, ступни и части тела сводило судорогой. Каждый раз судорога сопровождалась этим странным ощущением в голове. Это была проверка рефлексов — на таком уровне и таким методом, о которых в двадцатом веке и не мечтали.
Все, казалось, шло отлично, пока они не дошли до глаз. Кэкстон почувствовал подергивание глазных мышц и серию болезненных ощущений.
А где-то там врачи отошли к аппарату на краткое обсуждение, и у Кэкстона было время вспомнить, что, хотя он никогда не носил очки, иногда глаза застилало туманом и он страдал от нечастых, но сильных головных болей из-за напряжения глаз… Проанализировав все это, он с удивлением понял, что они определили это состояние.
Вскоре после этой мысли медицинское обсуждение закончилось, и врачи вновь столпились вокруг и стали вглядываться внутрь. И вдруг он испытал ощущение в глазах, которого раньше никогда не было — быстрое движение глаз, которое он ощутил, как чрезвычайно быстрое подрагивание.
— Эй! — громко крикнул Кэкстон. — Какого…
Подрагивание остановилось. Пауза. Затем прежняя судорожная дрожь глазной мышцы повторилась.
На этот раз боль не была такой сильной.
Минуту или что-то около этого спустя задохнувшегося и восхищенного Кэкстона выкатили из аппарата. Он понял, что между врачами и Касселехатом шел разговор. Последний повернулся к Кэкстону, когда тот поднялся и подошел к стулу, где была его одежда.
Касселехат сказал:
— Они хотят знать, куда вы рветесь, мистер Кэкстон?
Он говорил серьезно, и Кэкстон воспринял было вопрос так же серьезно, когда он увидел огонек в глазах старика. Он глубоко вздохнул и сказал:
— Что, я так нервничаю?
Касселехат кивнул.
— Нервничаете, дрожите, не можете лежать спокойно. Вам нужно отдохнуть.
— Я отдыхал пятьсот лет, — сказал Кэкстон.
— Они не хотят давать вам никаких транквилизаторов, — сказал Касселехат, — так что постарайтесь расслабиться. Подумайте о чем-нибудь спокойном.
