Встревоженный О Джугий, выполняя долг хозяина, провожал высокого гостя, понимая, что вызвал гнев владыки, но не желая поступиться ни своей честью, ни взглядами.
В этот час темное снежное облако заполнило высокогорный двор замка колючим туманом, плиты под ногами побелели, кучер зажег в святиканской карете фонари.
Папий раздраженно сел в карету, не опершись на протянутую руку О Джугия. Кони рванули, карета качнулась на рессорах и двинулась, всадники охраны поскакали ей вслед.
Заметив среди черных ряс алую мантию Кашония, О Джугий подошел к нему.
— Рад предоставить вам гостеприимство, ваша святость, — произнес он.
— Я здесь не в гостях, ваша доблесть, а служу Святому Увещеванию, будучи высшинским прокуратием этой Святой Службы.
— Кого же вы намереваетесь увещевать, хотел бы спросить?
— Вашу супругу, несравненную Лореллею, ваша доблесть, — смиренно ответил Кашоний.
О Джугий не поверил ушам. Он мысленно представил себе этого Кашония, лисьими шажками семенящего за шлейфом Лореллеи.
— В чем вы собираетесь увещевать мою жену? — еле выговорил О Джугий.
— Признаться в колдовстве и общении с самим Сатаной, — елейно произнес Кашоний.
— Да как вы осмеливаетесь вести себя так в моем замке? — вспылил великан.
— По велению Всевышнего, ваша доблесть, получившего в руки вещественное доказательство колдовства прекрасной адхимички, — смиренно произнес Кашоний.
— Где? Где она? — в ярости закричал Горный рыцарь.
— Неподалеку от своей адской кухни, ваша доблесть, там нашлась весьма укромная каморка.
— Прежняя камера пыток! Негодяи! У нее же ребенок!
— Разлука с ним — одно из средств увещевания, подсказанное нам, слугам его, самим Всевышним в лице Великопастыря всех времен и народов.
— Сейчас же освободите ее! Я требую. А ребенка тотчас доставьте мне.
— Если бы я, ничтожный, мог противостоять воле Всевышнего, то с радостью выполнил бы ваше или несравненной супруги вашей желание. Но, увы, я лишь посох или плеть в руках Великопастыря. Ребенок останется на надежном попечении слуг СС увещевания, которые, уверяю вас, беседовать с ним не будут.
— Негодяй! Ты еще осмеливаешься издеваться надо мной и пытать мою жену разлукой с сыном! Тотчас освободи ее, или я разрублю тебя на части и выброшу их в пропасть хищникам в усладу!
— Ваша доблесть, сердцем своим понимаю вас, — вкрадчиво заговорил Кашоний. — Право, не стоит рубить меня, поскольку под алой мантией у меня доспехи. Зачем тупить меч, который вы готовы выхватить из ножен? Лучше послушайте совет отца церкви, недавно испытавшего всю горечь ваших чувств. Догоните карету Великопастыря всех времен и народов и сообщите ему о своем согласии выполнить его поручение. Тогда и мы, смиренные слуги СС увещевания, не проявим настойчивости. Ведь мы тоже люди, душевно вам сочувствующие. Скачите с миром, доблестный рыцарь, — и он поднял руку для благословения.
— Коня! Коня мне! — глухим басом крикнул Горный рыцарь.
Кашоний задумчиво разглядывал свежие следы копыт на уже растаявшем снегу у ворот, закрытых за ускакавшим всадником. «Конец зимы, а она еще сопротивляется», — вздохнул он.
По самому краю пропасти, без дороги, по головокружительной круче, на привычном к таким спускам коне, из-под ног которого сыпались камни, спешил О Джугий наперерез святиканской карете, петляющей по горной дороге.
Горный рыцарь оказался ниже облаков много раньше, чем из-за поворота появились вороные кони и золоченая карета.
Всадник преградил ей путь.
Подскакавшие было наемники, узнав Горного рыцаря, отъехали в сторону. Кучер остановил восьмерку вороных, из окна кареты выглянул Великопастырь всех времен и народов. Он отнюдь не удивился, зная, как подчинять себе самых строптивых людей, к которым уверенно причислял и своего брата.
О Джугий спешился и подошел к карете.
Папий открыл дверцу и пригласил рыцаря занять место рядом с ним.
— Рад, когда благоразумие торжествует, — без улыбки сказал он вместо приветствия.
— Я вынужден принять твое поручение, но я требую немедленного освобождения Лореллеи.
— У Меня требовать ничего нельзя. Я могу услышать только мольбы.
— Но ты заинтересован в прекращении войны с лютерами?
— Да, на высказанных тебе условиях. Ты вернешься в Горный замок вместе с будущим настоятелем общинного монастыря, прощенным Мною Мартием Лютым, как раз ко времени приезда туда инозвездных, как ты убежден, профессоров. Твоя жена в этом случае достойно встретит их, как хозяйка замка.
— А если Мартий Лютый не приедет? Если он не доверится мне, страшась слуг увещевания с их кострами?
Великопапий пожал плечами.
— Все зависит от тебя, О Джугий. Слишком велика ставка выигрыша, чтобы не добиться его.
— Значит, Лореллея и ее ребенок останутся заложниками?
— Так ведь залог успеха — в верном расчете. И Я искренне желаю успеха тебе.
— У тебя нет совести!
— Что такое совесть? Слабость духа, не больше. Всем живым на Землии управляет страх. Позаботься, чтобы страх победил и в переговорах твоих с Мартием Лютым. Пусть страх этот заставит его покориться на сообщенных тобою условиях. И тот же страх поможет и ему держать в повиновении монахов трудовых общин, которыми надлежит охватить все государства, облачив в одинаковые рясы и королей, и пастухов.
— Но роскошь Святикана останется?
— Конечно, как источник страха, как алтарь поклонения и повиновения.
— Ты освободишь Лореллею?
— Только для встречи Мартия Лютого и инозвездных гостей.
О Джугий, не проронив больше ни слова, выпрыгнул из святиканской кареты, вскочил на подведенного ему коня и уже из седла крикнул:
— Хотел бы я, чтобы Мартий Лютый оказался легковерным глупцом!
И конь его поскакал назад к Горному замку.
Великопапий некоторое время провожал его взглядом, потом дал знак карете двинуться в Святикан.
Только что выпавший снег делал горную дорогу опасной для спуска. В каретные колеса засунули палки, и ободы скользили по свежему снегу, как полозья саней. Спешившиеся наемники придерживали карету, упираясь в снег ботфортами. Вороные кони били копытами и храпели.
Глава вторая
ВОЖДЬ ПРОТЕСТА
Скажу открыто, ненавижу всех богов.
Эсхил
Одинокий, закованный в латы рыцарь на спокойном и сильном коне, оставив позади горные кручи, ехал уже среди пологих предгорий.