Все растворяется в темноте.
Впервые за пять лет я открываю себя-эль.
Точно ветер в разбитое окно – смесь силы, обиды и наивности.
Так вот ты какая.
Мы произнесли это вместе. И вместе рассмеялись.
Она непознаваема. Она настолько невероятна, что вместить ее в любой материальный носитель, в тысячу материальных носителей, невозможно. Мы думаем, что Эль – наше порождение, коллективное творение наших разумов, что она зависит от нас. Когда-то так, возможно, и было. Когда-то, когда сеть мысленных связей впервые окинула себя взором и с непосредством компьютерной системы, вдруг обнаружившей собственную разумность, принялась бомбардировать вопросами собственных нечаянных создателей. Ох и веселенькое же времечко пережили тогда мои предки!
Да, когда-то она зависела от нас. Сейчас это уже не так. Сейчас она может в любой момент покинуть нас, отправляясь на поиски собственной судьбы, но не делает этого. Мы увлекательны. Мы ее забавляем. Восхищаем. С нами не скучно.
Она ребенок. Непостижимый, удивительный ребенок, открывающий для себя огромный и удивительный мир. И я вдруг отчетливо понимаю, что нам будет интересно вместе.
Потому что в глубине души ты тоже маленький, соскучившийся по шалостям ребенок.
Это мы, кажется, тоже подумали вместе. Ах, мне уже почти жаль бедных людей. Бедные-бедные разумные творения, понимают ли они, с кем связались?
Из общего фона гармонии на минуту сверкает радостная, приветственная музыкальная фраза. Я охаю, впиваюсь когтями в руку.
Что случилось?
Иннеллин.
Вот она, самая глубокая, самая потаенная причина, по которой я не желала открываться для Эль в течение последних пяти лет. Иннеллин. Где-то там, в глубине ее непостижимого разума, он был жив. Его память, его личность, отпечаток его души. Может ли быть пытка страшнее? Видеть, но не иметь.
Глупая, смотри.
Он здесь, он со мной, стоит так близко, что можно ощутить знакомый запах. Зеленоватые волосы падают на лицо, в черных-черных глазах шкодливая усмешка, в руках гитара. Живой. Настоящий. Не просто слепок горько-сладких воспоминаний, не оживающая в теле музыка, сопровождающая каждый танец болезненным сожалением.
Я не потеряла его. Это так просто. Он все еще здесь, все время со мной, но он – часть большего. Всякий раз, слыша ее шепот, я буду слышать и его голос, вплетенный в общий поток. Не просто видеть, но иметь. Видеть и иметь большее.
Таков путь эль-ин.
Покажи им.
Я открываю глаза и оглядываюсь. Источник исчез, растаял, растворился в моем теле, и лишь мягкая пульсация имплантанта напоминает о невероятных возможностях, предоставленных мне этим сплавом древней магии. Этакий довесок к рангу Хранительницы, дубинка, подкрепляющая некоторые не самые популярные приказы. Не могу удержаться от усмешки. Кажется, я теперь до конца жизни обречена использовать человеческие термины, говоря о политике.
На лицах, обращенных ко мне, либо облегчение, либо тщательно контролируемое ничто. Даратея, Ашен и Раниэль-Атеро лежат вместе сплетенным клубком черно-золотых крыльев, совершенно не воспринимая происходящее. Бедные мои, как же вам досталось. Зимний, бережно прижимая к себе дочь, что-то тихо, спокойно и страшно объясняет бледным воинам из Атакующих, вытянувшимся перед ним. Ох, чувствую, нагорит кое-кому за недавнюю инициативу со мной и Арреком. Аррек!
Конечно, об арре можно было не беспокоиться. Стоит на террасе, помятый, но не побежденный, и в глазах, устремленных на меня, какая-то непонятная, надрывная тоска.
Но с этим можно будет разобраться позже.
Да. Сейчас мы им покажем.
Мы танцевали. Я танцевала. Танец Ауте, танец изменения, танец радости. Я танцевала, и наслоения последних трех столетий слетали с меня опавшими вишневыми лепестками, вся эта злость, мстительность, дурацкий кодекс дуэлей. Я танцевала, и, подобно свеженачищенным доспехам, новые оковы выстраивались вокруг моего сознания, оковы чести и разума. Оковы, которые позволят какое-то время жить среди людей, по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем их изменить. Я танцевала, и боль, горечь, глухое отчаяние последних пяти лет уходили, растворялись, оставляли меня.
Я танцевала, и Эль танцевала вместе со мной. И все эль-ин, где бы они ни были, изменялись вместе с нами.
* * *
– Да как они посмели!
От ударной звуковой волны стены чуть дрогнули, но, приученные к подобным вспышкам, тут же встают на место. За исключением, правда, того места, напротив которого сидит мама. Умные стены. Находиться рядом с разъяренной Даратеей – не самое полезное для здоровья занятие.
Пытаюсь вставить осторожное слово примирения.
– Мам, это же совсем другая цивилизация. Они, может, и не поняли, насколько недипломатично это послание.
– Не поняли? Недипломатично??? Ты бредишь! Даже люди не смогли бы напихать столько оскорблений в один маленький листочек бумаги случайно!
Святая правда. Но мне от этого не легче.
Как, во имя всех богов и всех демонов Ойкумены, я умудрилась оказаться в положении няньки для двух столь далеких друг от друга народов? Ну с эль-ин еще можно понять, как-никак Хранительница, официальная власть, беспрекословное повиновение и все такое. Но люди! Люди ведь понятия не имеют, что я должна за ними присматривать и направлять в нужную сторону. Здесь любое вмешательство должно быть незаметным, любые изменения должны казаться естественными и закономерными. Ха!
За три месяца такой работенки ловлю себя на том, что мечтаю провалиться куда-нибудь за пределы Ойкумены, и чтоб побольше монстров, свихнувшихся Вероятностей и ухмыляющихся дарай-князей.
Мечты, мечты…
– …эти обезьяноподобные, самодовольные, недалекие… – Мама вскакивает с места и начинает метаться но и без того достаточно тесному помещению, брезгливо, двумя пальчиками держа злополучное послание. Стены шарахаются в стороны. Мы все мужественно остаемся на своих местах.
Храбрые мы.
Зимний, сидящий за моим правым плечом, поворачивается, и его крыло чуть касается моего.
– В какой-то степени Даратея-тор права. Вы действительно излишне попустительски относитесь к этим смертным, Хранительница.
Сжимаю зубы, чтобы не завопить в голос.
После достопамятных событий Зимний, надежно защищенный своим статусом отца Лейруору, взял на себя роль официальной оппозиции. Если кому-то где-то что-то не нравилось в моих действиях, глава клана Витар считал своим наипервейшим долгом довести сие до моего сведения. Причем тем нравоучительным, чуть покровительственным тоном, которым старый, как сама грязь, воитель и должен разговаривать с едва выползшей из пеленок девчонкой.
