– Но, непогрешимый господин, господин Лаа Эхон хотел, чтобы я не просто обучал зверей, которых он отобрал, на курьеров-переводчиков вроде меня или других из моего корпуса в вашем Доме Оружия.
– Тогда каким образом хотел бы он, чтобы ты их обучал?
– Чтобы их можно было прежде всего использовать, как сказал господин, в его новых Губернаторских Блоках.
Взгляд Лит Ахна сфокусировался на лбу Шейна.
– Когда он говорил об этом?
– Он говорил со мной об этом около недели тому назад.
– Неделю назад,- задумчиво произнес Лит Ахн.- Уже в течение нескольких недель Губернаторские Блоки, которые он предложил организовать, представляют отчеты не об увеличении, а, напротив, об уменьшении производства в тех регионах, которые контролируют. И все же ты говоришь, что только восемь дней тому назад он говорил о создании Корпуса курьеров-переводчиков, в котором они будут заняты. Говорил ли он, что именно эти новые курьеры-переводчики должны делать в Губернаторских Блоках?
– Нет, непогрешимый господин, но он, правда, сказал, что однажды может стать Первым Капитаном.
– Действительно, может,- откликнулся Лит Ахн. Фокус его взгляда сузился еще больше.- Но я велел тебе не добавлять информацию от себя.
– Зверь просит прощения за то, что позабыл это распоряжение,- сказал Шейн.- Но…
– Исключений быть не может. Офицер не вправе запятнать свою репутацию, выслушивая предположения зверя. В том, что ты сказал, я не нахожу ничего, что подтверждало бы сомнения в нормальности господина Лаа Эхона. Мы прекращаем говорить об этом офицере.
– Зверь просит прощения, непогрешимый господин,- сказал Шейн. Он испытывал настоятельную потребность говорить, как будто его подталкивала сзади чья-то рука.- Я понимаю, что мне запрещено добавлять информацию от себя, но чувствую себя обязанным сказать, что считаю Лаа Эхона ненормальным.
– Твое мнение не имеет сейчас значения,- сказал Лит Ахн. Его взгляд был ужасен.- Если только я не спрошу, но я этого не сделал.
– В таком случае ответственность переходит от зверя,- вымолвил Шейн,- к его хозяину.
Он знал, какую реакцию вызовут слова, прозвучавшие как обвинение Лит Ахна в том, что по соображениям чести тот сделает все возможное, чтобы признать Лаа Эхона нормальным. Но понимал он также и то, что теперь не только он сам, но и Лит Ахн оказались перед неизбежным фактом, и нельзя забыть сказанного.
Лит Ахн стоял молча, глядя на разворачивающуюся перед ним на экране картину, примерно с минуту, которая показалась Шейну вечностью.
– Ну так скажи мне, почему ты считаешь господина Лаа Эхона не совсем нормальным,- наконец произнес Лит Ахн, снова в упор глядя на Шейна.
– Потому что он говорил об изменении установленных между зверями и алаагами отношений.
Последовала еще одна длительная пауза. Потом Первый Капитан снова взглянул на экран.
– Ты зверь необыкновенной храбрости,- медленно произнес он наконец.- Я снимаю с тебя обвинения в дерзости и невыполнении моих приказов. Задам тебе вопрос. Лаа Эхон говорил об этих изменениях. С кем?
– Со мной, непогрешимый господин,- сказал Шейн.- Я был достаточно самонадеянным и говорил о том, каким образом можно использовать его Корпус курьеров-переводчиков, когда я обучу их. Он остановил меня и сказал, что не мне заниматься планированием их использования, что у него есть собственные планы. Потом он сказал то, что я только что упомянул.
– Можешь идти,- вымолвил Лит Ахн.
Шейн повернулся и пошел через комнату, а Лит Ахн продолжат стоять, не сводя взгляда с экрана. На полпути к двери Шейн замедлил шаги и остановился. Он набрал в легкие побольше воздуха и вдруг ясно представил себе все, что надо делать. Прежде он надеялся найти верный путь, но никак не ожидал той определенности, с которой этот путь предстанет перед ним. Он остановился и уставился в спину Лит Ахна.
Прошло несколько секунд. Потом Лит Ахн медленно повернулся и посмотрел на него.
– Ты не ушел еще,- вымолвил он, и в его голосе прозвучала нотка грусти.
Шейн знал, чем вызвана грусть. Единственный случай неповиновения строгим приказам хозяина мог заслужить одобрение - если это открытое неповиновение было вызвано желанием зверя лучше послужить господину. Два случая открытого неповиновения подряд могли означать лишь, что сам Шейн не в себе - и что все сказанное им до сих пор нельзя принимать всерьез, а его самого надо уничтожить.
– Шейн-зверь ушел,- вымолвил Шейн.- Теперь здесь я. Вы перед собой видите только тело Шейна-зверя - тело, которое я, Пилигрим,- он употребил английское слово, поскольку в алаагском языке не было подобного,- использую для того, чтобы говорить с вами.
•••
Глава тридцать первая
•••
Взгляд Лит Ахна стал совершенно неподвижным, ибо Шейн перестал употреблять подчиненную форму третьего лица, в которой все звери должны были обращаться к своим хозяевам. Он разговаривал с Первым Капитаном в форме прямого обращения равного с равным, как это делали алааги по отношению друг к другу,- в той форме, о которой звери не должны были даже догадываться, но которую большинство переводчиков корпуса давно научились распознавать на слух.
– Я здесь, и меня здесь нет,- сказал Шейн.- Ибо я не просто Шейн-зверь, который не в себе. Я - сущность без формы и тела, но это не значит, что у меня нет силы. Я нахожусь здесь, в вашем кабинете, хотя и неосязаем. И я нахожусь также там, на площади, в каждом из тех человеческих существ,- и снова ему пришлось употребить слова родного языка, произнесение которых на любом человеческом языке было недоступно алаагам.- Я - во всех, кто по праву принадлежит этому миру, и я обращаюсь непосредственно к вам как личность, говорящая с теми, кто пришел в наш мир без приглашения. Вы можете в любой момент уничтожить это тело, но сделав так, вы просто не услышите того, что я собираюсь сказать. Для вашего блага и блага ваших людей вам надо это услышать.
Он переждал молчание Лит Ахна.
– Что это может быть? - спросил Лит Ахн.- Одно из многочисленных чудес, в которые так суеверно верите вы, звери?
– Здесь нет чудес. И нет больше никаких зверей. Как и все народы…- Шейн медленно пошел вперед, пока не оказался снова рядом с Лит Ахном. Он повернулся, чтобы взглянуть на алаага, тот тоже повернулся и посмотрел сверху вниз на него.- Алааги должны уяснить себе, что каждый индивидуум любого народа несет в себе частичку того, что принадлежит этому народу в целом. Нет ни одного алаага, у которого не было бы такой частички, и точно так же нет человека без нее.
Лит Ахн ткнул большим пальцем в толпу на улице.
