Потом Юра в пять минут прочитал и усвоил толстенную книгу по океанологии — при обыкновенных условиях на это ушло бы несколько дней.
Когда аккумуляторы пополнили свои заряды, Юра и Галя освоили древнегреческий язык, чтобы в подлиннике читать Гомера.
Галя в течение десяти минут разработала схему нового радиопередатчика, а Юра усовершенствовал свое знание английского языка, который знал прежде недостаточно хорошо… Они привыкали постепенно к тем невероятным переменам, которые внесли в их жизнь индивидуальные аккумуляторы, собирающие напрасную энергию, потому что в конце концов человек привыкает ко всему, каким бы странным и невозможным ни казалось это сначала.
И лишь одна мысль все чаще и чаще беспокоила Юру Лютикова. Наконец, во время очередной прогулки с Галей, Юра преодолел себя.
— Я давно хотел тебе сказать, — начал он, глядя на тропинку, по которой они шли, — и теперь я тебе скажу… Дело в том, что я уже не раз думал, но каждый раз, понимаешь…
И он договорил до конца.
…В этой пестрой, невероятной хронике осталось дописать только несколько слов.
Зарядившись энергией аккумулятора, однажды Юра Лютиков развил на велосипеде недопустимую скорость и был совершенно справедливо задержан старшим сержантом Верстаковым; вот тогда ему и пришлось нарушить слово, данное пифеянам, — факт недавнего присутствия на нашей планете братьев по разуму получил огласку. А потом состоялось знаменитое выступление Юры Лютикова, Гали Поповой и Лени Скобкина по Центральному телевидению и Всесоюзному радио, во время которого на глазах миллионов зрителей исчезли, растворились в воздухе чудесные аккумуляторы, которые демонстрировали герои описанных событий. Да, судя по всему, цивилизации, входящие в Галактическую конвенцию и давно уже наблюдающие за земной жизнью, не одобрили этого телевизионного выступления, такой огласки преждевременных знаний. С помощью своей совершенной техники они приняли кое-какие меры, уничтожив единственные подлинные доказательства пребывания на Земле пифеян.
Но сегодня все это уже очень хорошо известно любому читателю, и эти несколько слов будут сказаны о другом.
(И не о том, конечно, что еще долго история с пифеянами была предметом бурных и многочисленных обсуждений, происходивших везде и повсюду. Это тоже все хорошо помнят: свое мнение высказывали на страницах печати ученые и писатели, академики и самые обыкновенные люди. Газеты помещали интервью с Юрой Лютиковым, Галей Поповой и Леней Скобкиным, и давали их фотографии. Один молодежный журнал провел широкий опрос читателей, интересуясь тем, что они думают обо всем этом, случалось ли им самим расточать энергию впустую или наблюдали ли они подобные случаи, и опубликовал результаты опроса на своих страницах.)
Нет, сказать здесь надо вот о чем: изо дня в день Леня Скобкин, начинающий журналист и непосредственный участник всех событий, работал над повестью, в которой рассказывал обо всем, что произошло, по порядку, от начала и до конца, со всеми подробностями. И только что читатель прочитал эту повесть…
Ну, конечно!
Кто бы рассказал об этом лучше меня — того, кто сам непосредственно видел пифеян, этих кукол из космоса, в лесу возле Годуновки и держал в руках Ромрой?! И того, кто так же, как Юра Лютиков и Галя Попова, мои друзья, некоторое время носил с собой индивидуальный аккумулятор, собирающий энергию других людей.
Я тоже кое-что успел сделать с помощью аккумулятора. Я выучил испанский, итальянский, французский и датский языки. В редакции я за несколько минут выполнял то, на что прежде уходил целый день. Я прочитал столько книг, сколько не успел бы прочитать за год. Я подготовился к экзаменам за весь следующий курс факультета журналистики…
Все? Нет, не все. Первые двадцать страниц этой повести тоже были написаны с помощью аккумулятора, собирающего энергию, которую расточали впустую. Это было как раз накануне нашего выступления по телевидению и заняло ровно десять минут, ни минутой больше.
Сергей Абрамов. ВРЕМЯ ЕГО УЧЕНИКОВ
Повесть
Почему Старков так любил осень? Этот промокший насквозь лес, растерявший за лето все привычные свои звуки, кроме сонного шуршания дождя? Эту хлюпающую под ногами кашу, холодную кашицу из мокрой земли и желтых осенних листьев? Это низкое, тяжелое небо, нависшее над деревней, как набухший от воды полог походной палатки?
Пушкинская осень — желтое, багряное, синее, буйное и радостное, спелое, налитое… А Старков почему-то любил серый цвет, карандашную штриховку предпочитал акварели и маслу.
Раф спросил его как-то:
— Почему все-таки октябрь?
А тогда еще было самое начало сентября, начало занятий в институте, начало преддипломной практики, которая все откладывалась из-за непонятных капризов Старкова.
— Легче спрятать следы, — ответил Старков, походя отшутился, перевел разговор на какие-то институтские темы, а обычно дотошный Раф не стал допытываться.
В конце концов, каждый имеет право на прихоть. Тем более, что она — эта непонятная старковская прихоть — никак не мешала делу. На эксперимент Старков положил ровно месяц, а срок практики у них — до конца декабря.
— Все успеете, — говорил Старков, — и отчет об эксперименте оформить, и даже диплом написать. Да и чего его писать? Поделим отчет на четыре части — вот вам по дипломной работе каждому. Да еще какой работе: комиссия рыдать станет…
Он всегда был оптимистом — их Старков, — ненавидел нытиков и перестраховщиков, истово верил в успех дела, за которое брался. А разве можно иначе? Тогда и браться не стоит. Так он считал, и так же, в общем, считали его студенты — Олег, Раф и Димка, которые год назад безоговорочно поверили в идею учителя, проверили ее в лесу на Брянщине, снова вернулись сюда, чтобы установить генератор обратного времени в той же заброшенной избушке лесничего, смонтировать экраны — отражатели временного поля.
Прошлогодний эксперимент считали неудачным. Поле нащупали, стабилизировали его в километровой зоне экранов, и давно ушедшее время сорок второго военного года возникло в реальном и прочном времени нынешнего дня, их дня — дня веселых и беззаботных студентов семидесятых годов, дня ученого Старкова, лишь прочной памятью своей возвращавшегося в тяжкие времена партизанского комиссара Старкова. Именно здесь, на Брянщине, в партизанском отряде начинал он свой долгий путь в науку, еще не зная, не ведая, что замкнется этот путь кольцом, вернется к началу — в тот самый сорок второй год, когда постигал он азы великой науки — суворовской «науки побеждать», науки не сдаваться, не отступать перед трудностями.
