«Как странно он держит пистолет», — снова пронеслась мысль.
Он осторожно вытащил из руки Гусева оружие.
— Кроман! — крикнул штурман где-то совсем неподалеку. — Вы что молчите? Вы меня слышите?
Кроман вздрогнул, испуганно оглянулся.
— Вы где, Кроман? — позвал штурман еще ближе.
Кроман торопливо сунул пистолет в щель между обломками базальта, затем снова отделил от рации батарею и запихнул туда же.
— Я здесь! — отозвался он наконец. — Идите сюда! Я его нашел!
Он успел швырнуть в щель несколько пригоршней жидкой грязи и кое-как обтереть руки, прежде чем появился штурман.
— Гусев! Что с ним? Он ранен? — воскликнул штурман, шагнул ближе и все понял. — Что с ним? — тихо повторил он.
— Он не ранен, — тихо ответил Кроман. — Это сердце… скорее всего не выдержало сердце. Он взял с собой весь запас стимуляторов. Я его предупреждал…
Негромко ахнул подошедший пилот. Наклонился, коснулся шеи Гусева и медленно отвел руку.
— Как же так? — сказал он. — Как мы могли опоздать?
Штурман поднял и теперь вертел в руках рацию.
— Что у него с рацией-то случилось? Я же ясно слышал его маяк! А батарея куда делась?
— Наверное, он выбросил ее, когда понял, что питание вышло из строя, — сказал Кроман.
— Как же мы не успели, — горько произнес пилот. — Я же так спешил!
— Да-да, — не расслышал Кроман. — Он очень торопился…
АЛЕКСАНДРА САШНЕВА
ЛОЖИСЬ!..
Завыла сирена, и красная лазерная пленка зависла на уровне моего колена. «Раз, два, три, четыре, пять. Мусора идут стрелять. Кто не спрятался — я не виноват», — пропел я, заглушая противную пищалку, которая визжит прямо в моей голове. Я привычно рухнул на четвереньки и распластался. Руки на затылок, лицо вниз. Ждать. Бух, бух, бух! Серия ударов раздалась вокруг меня по количеству прохожих.
Все как обычно.
Пищалка в голове затихла. Осталось только заунывное тиликанье.
Из черной глубины стеклонового покрытия на меня нехорошо уставился мой двойник. Этот подозрительный взгляд — всегда врасплох. Я знаю, что это всего лишь отражение, но… не верю. Оно всегда смотрит так, будто я что-то украл или публично обгадился. Попытки опередить его и состроить на лице какое-нибудь нейтральное выражение безрезультатны. Я даже тренировался перед зеркалом в мыльном блоке, копируя тридэшного диктора. Там получается, а на улице — никак.
Поэтому через некоторое время во мне оформилось твердое, непоколебимое убеждение, что эта мерзкая морда не является отражением моего собственного лица, а есть скорее некая тонкая сущность, возникающая в том месте и в то время, когда по законам физики в стеклоне тротуара должно появляться мое отражение.
Что особенно противно, двойник всегда смотрит на меня в упор. К тому же если отвести глаза, то его беспощадный взгляд начинает буравить лобную кость. Какое же это отражение?
Он молчит, и это страшнее всего. Он непредсказуем. Кто знает, какой номер выкинет эта бесплотная тварь? Поэтому я стараюсь побыстрее надышать. От дыхания стеклон запотевает, и отражение, и без того мутное, становится совсем неразборчивым. Зато обостряется слух. Если мусора не едут долго, можно успеть даже помедитировать.
Жаль только, в макушке все это время монотонно тиликает какая-то хрень.
Как и всем честным трудакам, мне приходится падать по нескольку раз в день практически со школьного возраста. Первый раз грохнуться коленками о стеклоновое покрытие тротуара было больно. Поэтому на занятиях в школе я сачковал. Многие сачковали.
Потом перестали.
Когда я увидел, как пулемет «мусорника», нимало не мохая, аннулировал пару трудящихся, зазевавшихся на рекламный «голяк», я забыл о коленках. Мало того, я падал на четвереньки даже в обитали, куда «мусорник» в общем-то не заглядывает.
Рядом со мной кто-то начал ругаться, я медленно повернул голову: седой старик, потирая ушибленную ногу, перебирал все, что мог вспомнить из крепкого арго.
Я снова привел лицо в должное положение и услышал, что ментовский «мусорник» вылетел из-за угла с Пелевинского пролета. Раздалось несколько вскриков. Я машинально сосчитал их — намного ли прибавилось работы. Раз, два… Пара. Ну, ничего. Займет полчасика.
Еще останется время до того, как придет Севка Прошкец, поковыряться в подвале с гитарой. Он хоть и секретарь, но вполне неплохой четэ.
Я прислушиваюсь, не скосил ли «мусорник» еще кого на моем участке, но звука падения больше не слыхать. Значит, сегодня всего два.
Два покойника — не так уж много. Быстро управлюсь. До ночи «мусорник» больше не появится. А ночью народу на улицах мало, так что можно и поспать часов до пяти, потом собрать ночных, чтобы толпы трудаков шли на смену по чистому, и поспать еще до десяти. Все равно до этого времени нет смысла заниматься уборкой — полусонные трудаки так и валятся под лазерным пулеметом. Я, честное слово, удивляюсь, какие люди тормоза. Аннулятор, он же не школьный и не тренировочный! Он же сразу насмерть. И на вторсырье. Говорят, что Матрица всех ждет, Матрица всем мать и отец, и там даже лучше, чем здесь. Но тогда неясно, почему тогда все люди не пойдут туда строем?
Хотя я помню. Была у меня мысль умереть. Очень любопытно было — как там. Но потом меня остановило вот что. Фимоза приволокла запрещенный фильм про море. И у меня мечта появилась. Я подумал, что сначала туда, на море как-нибудь, а потом уже обратно в Матрицу. Хотя умные люди говорят, что Матрица и море практически одно и то же.
Нет-нет. Сегодня неплохой день. Среда. Вот по понедельникам после воскресных злоупотреблений «краснотой» заваливают весь тротуар. Хорошо, что ментовский аннулятор варит придурков целиком, не разворачивая в кровавый фарш, как старинные пули. Я видел кучу картинок на сайтах по истории — тошнить тянет с этого зрелища.
Некоторые говорят, что раньше было лучше, но я считаю, что живу в самое гуманное время. По крайней мере, для дворников. Бывает, конечно, при падении кто-нибудь расквасит нос или выронит банку с соком, иногда обгадятся, что особенно непонтово, но на это есть сандуш, которым я управляю по всей длине квартала номер двести пять. Нажимаю кнопочку на «911-браслете», и мощные плоские струи, бьющие в микронах от поверхности тротуара, так отдраивают стеклон, что он ненадолго превращается в зеркало. Раньше, когда Москва еще не занимала половину всей Земли, тротуары закатывали асфальтом. Я видал фрагмент такого тротуара на историческом бульваре под Лубянкой. Дерьмо дерьмом. А уж кровищу от него отмыть — нечего и думать.
Подняв в воздух пыль и пустые упаковки от пищевых таблеток, воздушная волна унеслась дальше, и сирена, отражаясь от чугунного потолка перекрытия, провыла отбой.
