Денуае тотчас понял, почему снимки сделаны под таким странным углом: ведь они поодиночке и группами склонялись над найденным ящичком. Этот механизм с зеленоватой массой внутри был просто-напросто приспособлением для фотографирования. Но, более того, он мог передавать изображение на расстояние…
Как же монстр получил эти диапозитивы и с какой целью передал их старухе? Мысль об этом повергла Христиана в состояние ступора. Поразмыслив, пока женщины возились за перегородкой, он положил диапозитивы обратно. Едва успел он это сделать, как дверь чулана отворилась и перед ним предстала гротескная фигура старой Тюпюта-хи. Она заправила рваное платье в голубые джинсы, которые подвязала вокруг талии веревочкой. Складки платья, свернутого рулоном под штанами, придавали ей вид тучной матроны, гордой своей элегантностью.
— Эти штаны сидят на тебе, как перчатка, — польстил этнограф, соображая, как предпочтительнее выразиться, если речь идет все же не о перчатке, а о штанах.
— Хорошо бы, если ты подарил бы мне пояс, тогда будет еще красивее, — запопрошайничала она, принимая разные смешные позы.
— Хорошо, хорошо, обещаю, — согласился он. — А скажи мне, Тюпютахи, как выглядит твой Аку-Аку?
— Я не знаю.
— Но ведь он, по твоим словам, бывает у тебя, — удивился он.
— Да, и часто. Но когда он приходит, то принимает вид Tangata manu. Так что никто не знает, как он выглядит в действительности.
— А что, его настоящий облик не похож на Tangata manu? Разве он не «человек-птица»?
— Но Tangata manu не может летать на своих крыльях, а мой Аку-Аку летает…
— Ну и на чем же он летает?
— На шарах. На прозрачных шарах… Ты что, проспал вчера?…
Несмотря на бедность своего словарного запаса, старуха изъяснялась совершенно четко, но говорила сплошными загадками. Этнограф не сразу понял смысл ее замечания.
— Ты говоришь о светящихся шарах, которые?…
— Да, конечно. А про пояс ты не забудешь?
Он нетерпеливо пообещал не забыть и, оценив комичность ситуации, снова спросил:
— Можешь описать мне твоего Аку-Аку?
— Он большой. Очень большой, — сказала она, подняв руки над головой. — У него хороший клюв. Это очень красивый Tangata manu.
Этнограф проверил, работает ли магнитофон, и продолжал расспрашивать:
— А как ты его называешь?
— Этого я не могу тебе сказать, это — табу.
— Ну хорошо. А скажи тогда, он приходит к тебе каждый раз, когда ты его позовешь?
— Нет. Но вот уже десять дней как он приходит часто, даже когда я его не зову. Он был у меня сегодня вечером. Разве вы не встретили его?
Они отрицательно покачали головами перед этой святой простотой.
— Скажи, пожалуйста, а разве сегодня вечером… не табу то, что ты нам рассказываешь?
— Он сказал мне, чтобы я правду отвечала extranjeros, и тогда у меня будет «хороший шанс».
— Он так прямо тебе и сказал? — удивился этнограф. — Разве он знает, зачем мы на Te Pito o te Henua?
— Да. Вы ищете ронго-ронго.
Христиан достойно выдержал этот удар и спокойно выложил на стол три увеличенные фотографии ронго-ронго, обнаруженных в пещере на Моту-Нуи. Тюпютахи долго рассматривала снимки, поворачивая их и так и эдак, потом положила перед собой поудобнее и начала петь вибрирующим голосом.
Этнограф и учительница раскрыли рты. Каким образом старуха могла понимать значение этих идеограмм, отличающихся от известных ронго-ронго на дереве? Ведь только те она и могла знать?
Песня ее была ни на полинезийском, ни на диалекте, которым пользуются жители острова Пасхи. Это было что-то другое, хотя и попадались отдельные полинезийские слова.
— Ну вот, — закончила она, спев выбранные Христианом наугад образцы.
— И ты понимаешь эти ронго-ронго? Ты действительно понимаешь их смысл?
— Да. Мой Аку-Аку вложил его в мою голову.
— В твою голову? — переспросила учительница.
— Да. С помощью такой штуки, — она изобразила пальцами прямоугольник. — Это заблестело и вошло мне в голову. Это легко. Это приятно. Это теперь поет в моей голове.
Маева бросила вопросительный взгляд на Денуае, а тот, чтобы старуха не поняла, ответил ей по-французски:
— Существо показывало Тюпютахи что-то вроде светящегося прямоугольника. Ты в этот момент, испугавшись, пряталась за скалой. Объект испускал голубоватое свечение и, казалось, загипнотизировал старуху. После ощущений, которые она нам сейчас столь наивно описала, можно предположить, что речь идет о каком-то гипнографическом аппарате, об инструменте, способном зафиксировать в ее мозгу песни и даже, может быть, смысл ронго-ронго, найденных нами на острове. Удивительнейшая вещь!
— А ты можешь пересказать нам смысл песни? — обратился он к аборигенке.
— Здесь говорится о каких-то великих делах, — предупредила она, прежде чем переводить идеограмму, а затем начала:
— Т’RUV поднялся очень высоко. Дома упали. Т’RUV все поднимался, а дома опускались вместе с холмами. M’houn ушел вместе с Bagivma; другие были мертвы. Живые пошли к большой земле в сторону восхода, к земле, где жили маленькие дикие люди. Новая жизнь началась для этих M’houn, но затем Т’RUV покрыл горы. Все.
— Спасибо, Тюпютахи. Конечно, — вздохнул этнограф, — все это очень интересно, но позволь спросить тебя об этом исходе. И вообще, кто были эти «M’houn»?
— Люди, — ответила старуха. — Люди, немного похожие на Tangata manu.
— А T’ruv, это Tirouvi? То есть «потоп»? — спросила учительница, которая, конечно, поняла это полинезийское слово.
— Итак, — констатировал Христиан, — эта история начинает приобретать более четкую форму. «Холмы опускались…» Может, там сказано, что их поглощал потоп? Или они опустились в связи с геологическим катаклизмом? Продолжай, Тюпютахи…
— Bagivma, — продолжала старуха, — это шары, которые летают.
— Светящиеся шары? — удивленно воскликнул Денуае. — Но как этот древний текст может сообщать об аппаратах, способных переносить по воздуху людей, пусть даже и отличных от нас, но все же современников потопа?!
— Ты просил меня объяснить ронго-ронго, я тебе и объясняю. Дай мне другие, и я тебе их пропою.
— Завтра я тебе принесу фотографии многих ронго-ронго. Ты можешь держать их у себя столько, сколько нужно, чтобы перевести. А, кстати, твой Аку-Аку придет завтра?
— Manana? Guien sabe? Он приходит, когда захочет.
— Если вдруг он придет, скажи ему, что я хотел бы с ним встретиться, — проговорил он после короткого колебания.
Учительница, услышав эти слова, беспокойно вздрогнула. А старая полинезийка отрицательно помотала головой, не выказывая никакого удивления.
