Она вошла неторопливой, спокойной походкой, которая невольно сообщалась всем, входящим в это кафе. Ее нельзя было назвать красавицей. Обычная девушка в обычном платье. Черные волосы, серые глаза. Губы казались яркими даже на смуглом лице.
Что-то сдавило грудь, подошло к горлу. Словно испугавшись, я вышел из кафе.
На другой вечер, в это же время, я ждал ее. И она пришла.
Следующим вечером я маялся, вымеряя шагами тротуар возле кафе. А когда она пришла и выбрала столик, я сел рядом.
О чем говорить, как начать разговор, я не знал. Видимо, в космосе я здорово одичал. Поэтому молча смотрел, как она ела, боясь встретиться взглядом с ее спокойными, недоумевающими глазами.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы девушка не заговорила первая.
— Что с вами? — улыбаясь, спросила она. — В первый раз, когда я вошла в кафе, вы выскочили, как ошпаренный. А теперь не спускаете глаз с моей тарелки…
— Не знаю, — сказал я.
— Будем считать, что вы влюбились. — Она словно не слышала моей дурацкой реплики. — С первого взгляда. Это приятно и старомодно. — Девушка засмеялась, на столике рассыпалась горсть звонких стекляшек. — Так?
— Так. То есть не совсем. Просто я не знаю, почему… — Я замолчал, окончательно запутавшись.
— Тогда будем держаться первой гипотезы: любовь с первого взгляда… Откуда вы, застенчивый Ромео?
— Из космоса.
— Все молодые люди или прилетают из космоса или улетают в космос. Старушка Земля стала похожа на огромный аэровокзал. — Она это сказала не то чтобы печально или серьезно, а как-то горько.
— Я прилетел надолго, — зачем-то сказал я…
— Спасибо и на этом.
Девушка улыбнулась. Пока я снова искал слова, она поднялась и вышла из кафе.
Я догнал ее на улице.
— Простите, давайте сходим…
— Нет, — ее голос прозвучал неожиданно резко, — я не хочу ни в телетеатр, ни в видиопанораму, ни в клуб…
— Вы меня не поняли, — испугался я, — давайте просто походим по улицам.
Она внимательно посмотрела на меня. В отсвете фонарей ее глаза сверкнули теплыми золотыми искрами.
— Хорошо.
Только через двадцать шагов я осмелился взять ее под руку. Теплые пальцы доверчиво легли в мою ладонь.
Что такое любовь? Обычная вещь, случающаяся с каждым человеком? Чудо, делающее мир нестерпимо ярким, каждую мелочь — необычной, каждое слово навеки запоминающимся?
VII
Белизна лаборатории. Клетки с крысами и морскими свинками. Магнитофон с расшифрованными записями.
Одиночество.
Я умел делать то, что Старик. Я помнил то, что Старик.
Нужно было только сделать следующий шаг, двинуться вперед. И я точно знал направление. Его тоже указал Старик.
Среди его записей была одна. Главная.
«Надо: выбрать из мозга знания, умение, талант. (Последнее слово в рукописи дважды подчеркнуто). А все узко личное — память о прожитой жизни, успехах и неудачах и т. д. оставить. Все это не нужно наследнику. Для этого…».
Что нужно для этого? Старик не знал? Или просто не успел записать? Вот мне-то и предстояло найти то, что надо непременно сделать. И я искал. Долго. Добросовестно.
И пока безуспешно.
Пока!.. Да я просто не знал, как взяться за дело. И повторял опыты Старика. А вся методика операции была так подробно и тщательно разработана им самим, что робот-лаборант превосходно бы справился и без моей помощи.
Градж раза два заходил в лабораторию. Он бегло перелистывал журнал, где стояли номера животных и результаты опытов. Щурил глаза, грустно и насмешливо улыбался. И уходил. Чье самолюбие щадил профессор, мое или Старика? Или я был для него тоже подопытным существом, которому отдали все ненужное — память о прожитой жизни и не смогли передать главное.
— Вы много курите, Март. Пожалуй, больше, чем тот, кто подарил вам эту привычку…
Градж, еще более высокий от белого жестко накрахмаленного колпака, стоял в дверях лаборатории.
— И мало спите: у вас красные глаза.
Профессор подошел к столу, рука в белом рукаве потянулась за журналом. Я положил на твердую, глянцевую обложку ладонь.
— Не надо. Ничего нового.
— Так. Вы хотите мне что-либо сказать?
— Нет, — голос мой звучал тускло, я смотрел в стол, прямо перед собой.
— Тогда я скажу. — Лицо Граджа стало как у древних воинов на старинных медалях. — Я вынужден это сказать, пока вы не запутались окончательно. Старик сумел вам передать все, кроме таланта. Вы набиты знаниями Старика, а комбинировать их, высекать ту искру, которая освещает новое, не можете. Поэтому и топчетесь на месте. Доходите до точки, на которой остановился Старик, и идете не вперед, а вспять. Так?
Я молчал, все ниже и ниже наклоняя голову.
— Отчаиваться не следует, — спокойно и жестоко говорил профессор, — вы ничего не потеряли, поскольку ничего и не было.
Белая дверь неслышно закрылась за Граджем.
Я остался один и просидел до вечера, тупо смотря в прямоугольную пустоту стола.
Весь день моросил дождь, а вечером туман сизой ватой вполз в улицы. Ветер вогнал его в каменные коридоры и бросил. Я шел сквозь эту промозглую воду, взвешенную в осеннем воздухе, шел медленно, хотя знал, что уже опоздал и Зора ждет меня.
Я наконец решил все рассказать. И про свои неудачи, и про справедливую жестокость Граджа. Он когда-то ссорился со Стариком, доказывал, что нельзя жить чужим опытом и талантом, и оказался прав.
Я подтвердил его доводы. Подтвердил беспощадно и ясно, как всегда бывает при хорошо поставленном опыте.
Толкнув дверь кафе и, не снимая мокрого плаща, подошел к Зоре. Она улыбнулась мне, и ледяное кольцо отчаянья чуточку подтаяло. Стало легко дышать.
Она спросила:
— Что случилось?
Я тоже попытался улыбнуться, чтобы ее успокоить, но мускулы лица словно забыли, как это делается. Зора повторила:
— Что случилось? Что с тобой?
— Пойдем, расскажу…
На улице быстро темнело, туман казался еще плотнее.
Один квартал. Другой. Вход. Лифт. Дверь моей комнаты.
Зора села в кресло, не снимая плаща. Она ждала.
— Я ухожу из института.
— Не получается? — Зора знала, над чем я работаю. Она только не знала, чем вызвана эта работа. — Ну что ж, прощайте мечты о муже — великом ученом… А может, ты торопишься? Сегодня не получается, завтра получится? Ее глаза остановились на портрете Старика.
— Твой идеал — вечный бродяга-межпланетник?
— Просто был с ним в одной экспедиции. А что? — А ничего. Просто он был моим отцом…
Двумя, особенно мучительными, снами одарил меня Старик. О первом прощании на космодроме — я рассказал. Второй сон был не лучше.
