— Сволочь! — выругался Коммес. — Всыпьте ему котлет!
«Котлетами» тюремщики называли резиновые шланги, наполненные водой. Удары такими шлангами причиняли нестерпимую боль и не оставляли на теле следов.
На полубесчувственного Лосса посыпался град ударов. Страшный вой вырвался из его груди. После каждого удара в груди избиваемого что-то булькало. Вскоре стоны затихли, и тело неподвижно замерло. Начальник тюрьмы нервно засопел, вытер вспотевшую лысину,
— Шеф! По-моему, он без сознания.
— Довольно! — крикнул Коммес. — В карцер его! На голодный паек!
Надсмотрщики расшнуровали «распашонку», выбросили из нее Лосса на пол. Узник не шевелился, на губах — запеклась кровь. Сторожа взяли его за руки и за ноги и понесли к тюрьме.
Неподвижное тело Лосса бросили в карцер. Голова его при этом сильно ударилась о стену, но он не почувствовал боли.
Прошел день. Надсмотрщики несколько раз заглядывали в камеру. Узник не шевелился. Пришел врач, осмотрел его и заявил, что Лосе жив. Тогда тюремщики перестали беспокоиться. Им нужно было одно — чтобы мертвое тело не лежало в камере долго.
Настала ночь. Холод освежил Алессандро, к нему начало медленно возвращаться сознание. Его мучила жажда, руки и ноги сводило, голова, казалось, раскалывалась от боли и жара.
— Пи-ить! — простонал Лосе, жадно глотая холодный воздух. Дыханье со свистом вырывалось из его уст. — Пи-ть!
Стукнуло окошко. Надсмотрщик посмотрел на узника, корчившегося на сыром полу, зевнул и пошел дальше.
— Не сдохнешь! — пробурчал он, — воду получишь завтра!
Лосе изнемогал. Из последних сил подполз он к стене, припал к ней и стал слизывать влагу, выступавшую на камнях. Она была насыщена плесенью и только еще больше усиливала жажду.
Алессандро казалось, что он идет через широкую реку. Но почему такая густая, маслянистая вода? От нее несет гнилью! Солнце немилосердно печет голову. Хочется закрыться от палящих лучей, но руки не слушаются. Почему они такие вялые? Их нельзя даже поднять кверху… Голова вот-вот рассыпется, как пустая бочка. Алессандро знает, что в таких случаях надо налить в бочку воды. Может, и в голову тоже? Надо попробовать. Он ныряет в реку и вдруг начинает кричать от невыносимой боли. Вода соленая! Он не знал этого. Она заходит ему в уши, ноздри, разъедает череп. Боже! За что такое страшное наказание? На берегу — фигура в белом платье… Кто это? Катрен! Это Катрен!.. Она поможет… Ее нежные руки облегчат муки Алессандро.
— Катрен! — кричит в отчаянии Лосе и протягивает бессильные руки к берегу. Но берег начинает удаляться. Почему? Почему он уходит? А Катрен стоит неподвижно, и не понять — то ли это она, то ли это статуя Катрен.
— Ка-а-трен! — не перестает звать Алессандро, а вода уже достигла лица, выедает глаза. Молчит Катрен, исчезает во мгле, медленно опускающейся на землю, на реку, на Алессандро…
Лосе ныряет в воду. Лучше умереть, чем так мучиться. Кругом все желтое… мелькают тени. Это, наверное, рыбы… Но почему же он дышит? Ведь воздуха под водой нет? И что это за свет льется сверху? Солнце? Нет, то не солнце, а электрическая лампочка… Какая лампочка?…
Сознание боролось с галлюцинациями, никак не могло вернуться в реальный мир. Оно лишь изредка и ненадолго возвращалось к несчастному, и тогда он ощущал невыносимые страдания.
— Пить! — кричал он в темноту, поворачивая голову к дверям, но тьма молчала, и тогда Лоссу казалось, что он один во всем мире, что он уже умер, и его душа изнывает в аду за грехи, содеянные им на земле. Когда же окончатся мучения, когда он увидит хоть одно живое лицо?
Нет ответа. Только в желтом тумане плывут огромные звездные миры. Они холодны и равнодушны. Боже! Где ты? Зачем сотворил меня? Существуешь ли ты? Зачем посылаешь мне такие неимоверные страдания? Молчит простор. Боль разрывает душу Алессандро. Его руки протягиваются, чтобы обнять кого-нибудь, почувствовать живое, трепетное сердце у своей груди.
Холод пронизывает тело. Откуда холод? Черные решетки, сквозь них мерцают звезды… Он все понял… Тюрьма! Ужасная Санта-Пенья! Значит, он выжил после «распашонки».
— Пи-ть! — застучал в дверь Алессандро, обезумев от жажды. Низкий гул прокатился по коридорам.
— Молчать! — послышался грозный голос надсмотрщика. — Опять захотел «распашонки»?
— Умираю, — простонал Лосе, пытаясь подняться на ноги.
— Не сдохнешь, завтра получишь.
Голова Алессандро бессильно упала на каменную плиту пола, из глаз брызнули слезы отчаяния, бессилия и злобы. Нет, людей не существует. Есть тупые холодные твари, строящие свое благополучие на страданиях ближних. Разве преступление — убить такую гадину? Нет, великий подвиг, благодеяние для всего мира! О, если бы ему силы и возможность!
Проклятия вместе с пеной срывались с губ Лосса. В отчаянии он опять заколотил кулаками в дверь. Боль отрезвила его. Надо сдерживаться, надо все спокойно обдумать. Спокойно? Возможно ли это, когда в груди жжет, а сердце как будто стиснуто железной рукой?
«Пилюля! Где пилюля?»- мелькнула мысль.
Вернули ли ему надсмотрщики верхнюю одежду? Лосе пошарил вокруг себя. Рука наткнулась на какое-то тряпье. Пиджак! Слава богу! Ои быстро нашел свой тайничок, вытащил крошечный сверток. Пилюля на месте. Ее не заметили. Алессандро в изнеможении откинулся на спину, закрыл глаза. Надо дотерпеть до среды. Ему уже нечего терять. План Мориса — единственный выход.
Перед рассветом Лосе задремал. Боль немного утихла, жажду слегка уменьшила утренняя прохлада.
Вскоре в камеру вошел начальник тюрьмы с надсмотрщиками. Он наклонился к Алессандро.
— Скажи одно слово, и ты будешь иметь все — еду, воду, хорошую комнату. Сеньор Коммес не забыл своего обещания — ты получишь свободу.
Алессандро пошевелился, открыл глаза, мутным взглядом посмотрел на Бьянцо.
— Дайте покой, — прошептал он.
Начальник пожал плечами, махнул рукой и вышел.
— Пусть сдыхает, — послышался его голос уже в коридоре.
В двенадцать, когда солнечные лучи проскользнули в карцер, надсмотрщик принес кружку воды и двести граммов черного хлеба. Это был паек на весь день. Алессандро не дотронулся до хлеба, но воду жадно выпил до дна. Стало немного легче.
…Проползла неделя. Неделя неимоверных мук — физических и душевных. Алессандро не знал, как окончился побег Потра, но его самого уже не тревожили.
Алессандро старательно считал дни. В среду утром он раз сто прошелся по камере, держась за стену. Подгибались ноги, болела спина. Тяжело ему будет бежать, но другого выхода нет.
