— Не надо… — прошептала она.
— Вы чего хотите-то? — спросил Виктор тихо. — Напиться? Не стоит оно того. Честное слово, не стоит.
— А как жить?
В уголке Вериного глаза набрякла слеза. Дрогнула, покатилась, чертя дорожку по щеке.
Вздохнув по мясу, Виктор осторожно, на коленях, обогнул стол. Повернул, прижал женщину к себе. Это было странно — прижимать женщину как предмет.
Никакого желания. Рад ли я?
— Вера, ну что вы! Такое мясо — и слезы!
Он говорил и гладил ее по волосам.
Потом ощутил чужую руку, скользнувшую по спине. Подумал: ее правая грудь притиснута к моей левой. И что? Ничего.
А левую можно взять в ладонь.
— И жить надо, как живется, — прошептал он рыжеватым, пахнущим шампунем прядкам. — Мы же люди. Мы должны оставаться людьми. Потому что иначе — темнота.
— Мне страшно, Виктор! — Вера порывисто ткнулась лбом ему в шею. — Я хочу…
— Что?
Он не расслышал последнего слова.
— На Землю, — сказала Вера. — Я очень-очень хочу на Землю. Я же не видела ее никогда.
— Вы… ты уже здесь родилась?
— Да.
Виктор прислушался к себе. Внутри молчали. Внутри, видимо, были не против. Может, внутри это считали прелюдией.
Странно.
— А мне было восемь, когда мы грузились на корабль-ковчег, — сказал он. — Я очень мало помню земного. Помню, трава была зеленая.
— Трава бурая и красная, — глухо произнесла Вера.
— Знаю. Я и сам уже не могу ее представить другой. Закрываю глаза, как кисточкой крашу в зеленый цвет, а она облезает.
— А еще что?
В проеме раскрытого окна темнели крыши, выцветшие в пепельно-серое облачные нити над ними тянулись едва видными пучками.
— Еще, смутно, помню дом, — сказал Виктор. — Это была такая башня в шестьдесят этажей. Мы жили вроде бы на сорок первом. Или на тридцать первом. Я помню, как лифт нес нас наверх, и сквозь прозрачную стенку было видно, как люди внизу превращаются в точки, а ролеры в палочки. Ролеры — это такие…
— Не надо, это из кино, — сказала Вера.
Она чуть двинула ногой. Платье смялось, открыв царапины и пятна синяков выше колена.
— Мы же умрем здесь, да?
Виктор вздохнул.
— Все умирают. Везде. Даже на Земле.
— Почему то, что в нас, не хочет сделать нас бессмертными?
— Не знаю. Может, оно пытается.
— Мне кажется, мы ему не нужны. Оно играет, оно скрещивает…
Укол боли заставил Виктора промолчать. Я рад, безумно рад, подумал он, я ежесекундно ощущаю свою нужность.
И легонько отлепил Веру от себя.
— Ты лучше скажи мне, есть кто-нибудь в городе, участвовавший в следствиях по Неграшу? Кто-нибудь, кто в курсе?
Несколько секунд Вера смотрела Виктору в переносицу.
— Пустынников, наверное. Он живет на Центральной, рядом с вокзалом. У него кондитерский, с заквасками.
— Видел, — кивнул Виктор.
— Вот он…
Вера, не договорив, потянулась к нему. Ее губы коснулись его губ. Поймали. Дохнули травяной горечью. Поползли по лицу, от щеки к щеке.
Закрытые глаза, подрагивающие ресницы.
— Виктор…
Он не ответил.
Ни в душе, ни в паху не было никакого шевеления. Виктор сидел и ждал, пока женщина отстранится. По коже лица, казалось, перекатывалось липкое пумпышье семечко.
Почему, думалось ему.
Это же было мое желание. Я хотел. Я представлял. Или желание не было моим? Или это ее желание проецировалось на меня тогда?
Или это…
Хрустнул колено. Словно железными пальцами стиснуло правую икру.
Ах, я рад! Рад. Ничего не хочу. Ни о чем не думаю.
— Извини, — Виктор с трудом поднялся, — извини, я сейчас…
— Ты куда? — упавшим голосом произнесла Вера.
— Подышу.
Он что-то изобразил руками.
В глазах на секунду задержалось: Вера смотрит на него, закусив губу, плечико красного платья сползло, открывая грудь, кропит пол мутная вода из опрокинутого стаканчика.
— Душно, — сказал Виктор.
Спустившись вниз, он вышел на крыльцо, рванул комбинезон. Заколотило. Скрючило и выпрямило.
Почему? Почему?!
Я же пытаюсь. Я слушаюсь. Я ищу. Я завтра пойду к Провалу. Разве это ничего не значит? Кто мы для тебя?!
Хрипя, он привалился к стене.
Ни ответа, ни привета. Как ожидаемо.
Ночь плотной угольной ватой выложила улицу. Словно рядом и не было домов, не было людей, не было вообще ничего.
Почти космос.
Тау Кита. Двенадцать световых лет.
— Виктор? — донеслось сверху.
Боль обманутой женщины — вот она вся.
— Я сейчас поднимусь, — выровняв дыхание, сказал он.
И обнаружил вдруг, что стоит в носках. Зачем-то потер ладони. Усмехнулся. И, соскочив с крыльца, канул во тьму.
Проснулся Виктор от того, что кто-то ходил рядом.
То слева, то справа. Шуршал одеждой, дышал. Чем-то звякал. Вера?
Он рывком сел.
Свет от окна полосой лежал в ногах. Утро? День? Утро. Свет неверный, серый, дымчатый. Днем свет ярче.
Пустая квадратная комната. Дверной проем.
Виктор спустил ноги. Голый. Совсем голый. Что было? Было ли что-то? Он поискал глазами комбинезон, одновременно щупая себя в паху.
Пальцы вдруг сжали мошонку.
Он не удержался от болезненного вскрика. Зачем? — пронеслось в голове. Я же не думал ни о чем. Я просто не понимаю…
Пальцы разжались.
— Ой! Виктор, вы проснулись!
Голая женщина встала в проеме.
Высокая, с вислыми грудями, полными бедрами и складками на животе. Не Вера. Полотенце через плечо. Перчатки на руках.
Виктор разглядывал ее, мучительно вспоминая, как ее зовут. Она же вроде бы говорила ему. Или нет?
— Здравствуйте. А где?…
Женщина улыбнулась, показывая мелкие зубы.
— Если вы про комбинезон, то я его вам постирала.
— Там же планшет! — опрокидываясь на спину, простонал Виктор.
— Нет-нет, — быстро произнесла женщина, — я выложила.
Нисколько не стесняясь своей наготы, она прошла в комнату, совсем отдернула занавеску с единственного окна.
Полоса света расширилась, уперлась в стену, протекла в коридор.
— Виктор, — женщина опустилась на широкий спальник, — мне очень понравилось, как вы… как мы вчера…
Ее взгляд стал лукавым.
Некрасивое лицо с невыразительными чертами расцвело румянцем и сделалось едва ли не симпатичным. Она придвинулась.
Маленькие, жадные глаза.
— Мой бравый инспектор…
Виктор перехватил ее руку.
— Настя. — Имя сорвалось с языка, и он понял, что вовсе его не забывал. — Настя, я, конечно, все понимаю, но вчера…
— Да, — женщина игриво закинула ногу на его живот.
Он спихнул ее.
— Вчера это был не я.
