Тень. О, лучше б я на свет не появлялся. И в мире нерожденных душ остался... Лучше, в тысячу раз лучше. Когда я вырос, моя мать, прекрасная Изабелла, призналась, что... (Рыдания не дают ему возможность договорить.)
Питониус. Дальше, дальше. Хотя я не людоед, а проходил службу по другому ведомству, еще минута, и я сожру вас вместе с вашими тощими костями. В чем она призналась?
Тень. Она призналась в том, что в крови ее смешалась кровь цыганская, иудейская и эфиопская!
Питониус. О, горе мне! (Падает без сознания. Когда он раскрывает глаза, кругом никого нет. Качаются кресты, завывает ветер, летают черти, удивительно напоминающие, летучих мышей). О, горе мне, чудесное творение развеяно как прах, без всякого сомнения. Удар судьбы сразил... Тьфу, черт, я тоже заговорил стихами, как этот паршивый ублюдок. Конечно, положение прескверное, и голова довольно непрочно держится на шее, но в крайности впадать не следует. Надо думать, думать и еще раз думать. Что же мне делать? Может быть, кто-либо из вас был в подобном положении и поможет мне... Молчание, только проклятый вой, и ветер, и шелест летучих мышей. А это что? Бум, бум, бум. Ну, конечно, бьют часы. Время идет, Питониус. Думай, пока не поздно. (Вскакивает.) Ну, разумеется. Выход есть. Я заставлю проклятого магистра отвезти меня в своей "Карете времени" в то самое время, когда мой любезнейший предок начинал куролесить и... Я буду не я, если не сумею расстроить их брак. Говорят, что любовь сильна как смерть. Но смерть в конце концов только смерть, а я, как-никак, аудитор. На стороне этой дамочки, я говорю об Изабелле, будут красота, любовь и прочая чепуха. Но что все это по сравнению с властью? В путь! (Бежит к кладбищенским воротам и сразу возвращается.) Тьфу, я ведь не знаю адреса. (Кричит).
- Тень! Тень! Господин людоед! Заклинаю вас всеми святыми, явитесь еще раз.
Тень. Зачем, зачем опять меня зовешь,
Зачем на части сердце мое рвешь...
Зачем...
Питониус (льстиво). Довольно симпатичные стишки, но у меня, к сожалению, совсем нет времени. Когда-нибудь мы соберемся за бокалами в уютной могилке, и я буду упиваться вашими творениями до утра. А сейчас мне совершенно необходимо узнать адрес вашего почтенного родителя и местожительство его. Постарайтесь, если возможно, изложить эти сведения прозой.
Тень. Жили мы в первом веке нашей эры. В царствование великого Августа.
Сульман мой город родной, ледяными богатый ключами.
Рим от него отстает на девяносто лишь миль,
то Публий Овидий Назон говорит о нашем родном городе. Насколько я помню, дом отца был рядом с палаццо Овидия.
Питониус. Значит, так: первый век?
Тень. Начало первого века после Рождества Христова.
Питониус. Город Сульман в девяноста милях от Рима?
Тень. В девяноста милях от Вечного города.
Питониус. Спрашивать палаццо Публия Овидия Назона?
Тень. Найти палаццо всадника Публия Овидия Назона, а там каждый укажет жилище отце.
Питониус. А как его звали, вашего родителя?
Тень. Питониус, по прозвищу "Цветущая голова".
Питониус. "Цветущая голова"? Ты уверен? Странное, я бы даже сказал, нереспектабельное прозвище. Но все равно... В путь!
ПРОИСШЕСТВИЕ ДЕВЯТОЕ
Мчится, мчится аудитор по пустынной ночной дороге. Вот он схватился за хвост то ли летучей мыши, то ли черта и пролетел несколько шагов. Упал, но поднял личное дело как парус и снова взмыл в воздушные пространства.
Мчится аудитор быстрее бешено стремящих свой бег грозовых туч. "А что, если моего бедного магистра уже... того, - на ходу бормочет он. - До утра я успею перевешать всех служителей, но мне-то что. С первыми лучами утреннего солнца... Брр... не надо думать об этом. Скорее! Скорее!" подгоняет он ветер.
- Магистра еще не казнили? - на ходу спрашивает аудитор, вбегая в канцелярию.
Служитель. Сейчас как раз заканчиваются приготовления.
Питониус, тяжело дыша, падает в кресло. Кричит:
- Магистра ко мне! Сию же секунду. Без малейшего промедления!
Служители вводят магистра. Питониус встает навстречу ему:
- Ах, дорогой друг! Вы не можете себе представить, как горько вспоминать о том, что происходило недавно. У меня сердца обливалось кровью, когда я видел, как вас, как с вами... как вы... Но что поделаешь служба, служба!.. Сто раз стон сочувствия замирал у меня на устах... Конечно, вы страдали, но смею уверить, что я страдал больше, потому что у вас душевные страдания уравновешивались телесными, а у меня эти самые душевные страдания проявлялись в совершенно чистом виде. Как я страдал! Как мы страдали!
Говоря это, Питониус внимательно смотрит на магистра. Лицо магистра выражает задумчивость, затем - сочувствие. Что поделаешь, - он доверчив, сердце его отзывчиво!
Магистр. Два мышиных хвостика и птичий клюв... Признаюсь, мне не приходила в голову такая точка зрения... э-э... на прошедшие... события. (Как и аудитор, он избегает выражений, оскорбительных своей прямотой). Но ваши слова звучат убедительно. В самом деле, возьмем гипотенузу душевного страдания и поделим ее на синус катета физической боли. Что получится? Что получится?
Магистр что-то бормочет, погружаясь в вычисления. Питониус, ловя благоприятный момент, продолжает с еще большим жаром:
- Именно, именно, как вы глубоко поняли меня и как глубоко пожалели в сердце своем! Но оставим это. Оставим все это поскорее, дорогой магистр. Отныне мы будем с вами, как эти - Пастор и Коллукс.
- Кастор и Поллукс, - поправляет магистр.
- Именно, именно. Как приятно иметь дело с человеком, в душе которого сверкают священные слова: Просвещение, Образование и это самое... Четвертование... (В сторону.) Четвертование из другой области, но старый дурак, кажется, не расслышал. Забудем же прошлое и поклянемся дорогими и для меня двумя мышиными хвостиками, что отныне по всем жизненным дорогам мы будем ходить вместе! (В сторону.) Впрочем, на дыбу, когда придет время, ты отправишься сам; каждое правило предусматривает исключения.
Питониус со слезами на глазах обнимает магистра.
- Чем же мы ознаменуем начало столь прекрасной дружбы?! О, я знаю. Мы отправимся в путешествие на твоей Карете времени, дорогой магистр. Сейчас же, пока священный огонь не погас в груди. Мы поедем в древний Рим а полюбуемся величественным обликом Вечного города. Мы остановимся в городе Сульмане и прижмем к груди великого страдальца Овидия Назона. (В сторону.) Надеюсь, я сумею так прижать этого великого страдальца, что он не станет распространяться ни стихами, ни прозой. Молчащий поэт - это еще терпимо... В дорогу, дорогой магистр. Вашим милым лошадкам засыпан в кормушки овес, холки расчесаны и хвосты перевязаны лентами. Все готово. В путь, мой друг. В Рим. В Вечный город!
