— Должно быть, он из спасателей, — произнес я. — Из тех, кого послали на выручку геологам.
Иначе кто-нибудь нашел бы его, подобрал и перенес поближе к площадке. А так он явно лежат на том самом месте, где упал, чтобы уже никогда не подняться. Точнее, он, вероятно, окончательно отказался от борьбы, не в силах совладать с той безжалостной тварью, которая ему противостояла. Да, нацарапал свое сообщение и замер в неподвижности, окутанный безмолвием, ничуть не тронутым его отчаянными усилиями.
Я встал и спрятался от палящего зноя в тени вездеходов. Амелия и Брилл присоединились ко мне. Мы стояли и смотрели на бездыханное тело.
— Странная надпись, — заметил Брилл. — Чтобы человек перед смертью написал такое… «Не алмаз»… Когда умирают, думают обычно не об алмазах.
— А что, если это предупреждение? — предположила Амелия. — Предупреждение тем, до кого дошли слухи о здешних сокровищах? Мол, алмазов нет, и не ищите, и дальше идти незачем.
— Подобных слухов на Земле не возникало, — возразил я, недоуменно покачав головой. — Во всяком случае, я ничего такого не слышал, а мне известен, думаю, каждый слух, какой когда-либо распространялся среди старателей. Их было великое множество, но насчет алмазов, которые якобы находятся в Тихо, — ни единого.
— Допустим, что алмазы существуют, — сказал Брилл. — Разве можно быть настолько уверенным? Он вряд ли исследовал весь кратер. Ему просто не хватило бы времени.
— Откуда нам знать? — проговорил я. — Мы понятия не имеем, сколько он тут пролежал.
— А остальное? — прошептала Амелия. — Те две буквы…
— «Когда». — отозвался Брилл. — «Вода», «еда» что угодно. На «да» оканчивается очень много слов.
— Может, это не конец, а начало, — не согласился я. — Скажем, «датировано».
— Не думаю, — ответил Брилл. — Не забывайте, он знал, что умирает, а потому старался писать как можно яснее и короче. У него не было ни времени, ни, вполне возможно, сил. К тому же он, может статься, потихоньку сходил с ума.
Я вышел из течи и вновь приблизился к облаченному в скафандр трупу. Нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть сообщение, но ничего нового, ничего сколь ко-нибудь примечательного не обнаружил. Другие буквы и слова исчезли без следа. Лунный ластик поработал на славу.
Пожалуй, с горечью подумал я, было бы гораздо лучше, чтобы надпись не сохранилась вообще. То, что уцелело, только раздражало. В пыли было нацарапано сообщение — наверняка очень важное. По крайней мере, таким его полагал умирающий, раз потрудился написать — в надежде, что когда-нибудь эти слова прочтет кто-то другой.
Мне казалось, что в сообщении заключается некий символический смысл. То было проявление человеческой уверенности в завтрашнем дне, высокомерной убежденности в том, что жизнь продолжается; даже на пороге смерти человек пытался что-то передать своим собратьям, даже здесь, на зловещей, пустынной и враждебной планете, исполненной первобытной ненависти ко всему живому, терпеливо ожидавшей его смерти, он был уверен, что рано или поздно сюда придут другие и прочтут надпись, презирая это нечто, грозившее ему гибелью, и не сомневался, что люди в конце концов победят неведомое зло.
Я повернулся и направился к вездеходам.
Амелия и Брилл смотрели на небо.
— Они снова взялись за свое, — сказал Брилл, когда я оказался рядом.
На небосводе и впрямь появилось давешнее облако, клубившееся и сверкавшее, точно маяк, или сигнальный огонь, или лампа в окне.
Меня вновь обуял страх. Облако пугало сильнее, чем безмолвие, чем ослепительная белизна в сочетании с кромешной тьмой, чем великое и безразличное Ничто.
Интересно, почему Брилл сказал «они»? С чем или с кем связывал он это облако? Или всего лишь хотел, персонализируя ужас, сделать тот более привычным?
Я раскрыл было рот, чтобы спросить, но передумал.
Задать такой вопрос означало бы залезть грязной лапой в чужую душу, чтобы извлечь на свет то, что не предназначено для всеобщего обозрения.
Постояв и посмотрев на облако, я отвернулся.
— Пора перекусить и подремать, а там снова в путь.
Да, снова в путь. Впереди — решающий бросок.
Каменные стены, что возносились над поверхностью на добрую тысячу футов, образовывали нечто вроде ворот, в которые уводила колея. Точнее, колеи — их было много, и они четко отпечатались в пыли и там, где гусеницы вездеходов раскрошили гальку. Множество машин проехало через ворота, чтобы не вернуться назад.
Я остановил вездеход и подождал, пока к нам подъедет Амелия.
Все настойчиво твердило о ловушке. Глупости, какая может быть ловушка на Луне? Кому ее тут устраивать? Разве что она — творение самой планеты, этого наидиковиннейшего образчика сверхъестественного. Да, на Луне водятся «собачки» и растут лишайники, однако последние всего-навсего особый сорт растений, кишащих вдобавок особого рода микробами, а первые — кто они такие? Сгустки живой энергии? Разумные болотные огоньки? Наделенные сознанием римские свечи? Одному Богу известно, что они собой представляют и какую преследуют цель. А также почему и как живут и с какой стати привязываются к людям и притворяются домашними животными.
Я вновь окинул взглядом стены — черные, поскольку они находились в тени, и неизмеримо громадные, этакие резные монолиты, от вершин которых отражались лучи солнца.
Я посмотрел на Амелию. Она помахала рукой, давая знать, что у нее все в порядке и можно двигаться дальше.
Выжав сцепление, я направил вездеход к воротам. Что за странное место: совершенно стерильное, голые стены и усыпанная галькой поверхность.
Коридор вел прямо вперед. Интересно, какие геологические катаклизмы способствовали его появлению, какие силы рассекли скалы и проделали этот проход? На Земле подобные ущелья обычно пробивает вода, однако на Луне воды нет и никогда не было — во всяком случае, в таком количестве, чтобы прорубить в толще камня столь грандиозный каньон. Может, лунотрясение или некое фантастическое стечение обстоятельств — скажем, тот гигантский метеор, благодаря которому и возник Тихо?
Коридор слегка забрал вправо, затем круто свернул влево, и, когда мы обогнули скалистый выступ, мне в глаза ударило солнце. Светофильтры были опущены, однако после более-менее долгой дороги в темноте солнечный свет показался ослепительно ярким, и прошло некоторое время, прежде чем я сумел определить, где мы находимся.
Мы очутились в амфитеатре, похожем на кратер внутри кратера; правда, стена, что опоясывала амфитеатр, была слишком уж ровной. Никаких склонов, одна стена, перпендикулярная поверхности, гладкой, что пол в гостиной. Пейзаж дополняли типичные для Луны детали — причудливые, зазубренные пики, смахивавшие на огарки свечей, многочисленные крохотные воронки, жутковатого вида холмы и перекрещивающиеся трещины. Стена образовывала полукруг и смыкалась со стеной, скажем так, большого кратера, которая была уже не ровной, а покатой. Разглядывая ее, я понял, что смотрю на южный склон Тихо, что мы пересекли кратер из конца в конец.
