В живых не осталось никого.
Лишь кучки солдат нарушали застылость дымного багрового пейзажа. С канцелярской деловитостью солдаты собирали, подбирали и отсортировывали все ценное: как муравьи, волокли упорно на себе груды золотых браслетов, ожерелий, серебряных украшений, связки медных и железных сосудов и прочих вещей, обещанных ими своему Богу...
Тем, кто владел этим раньше, уже ничего не было нужно: они утонули в собственной крови.
Иван невольно посмотрел на Рахав. Она шла, прямая и напряженная, изредка оскальзываясь, но снова выпрямляясь. Глаза ее были сухи, рот твердо сжат; она смотрела прямо перед собою, словно видела то, что не дано было увидеть другим.
Никого не тошнило. Иван посмотрел на Кляйна и увидел, что выражение озверелости сошло с его лица и вид у оберштурмбаннфюрера сейчас был несколько удивленный.
Было тихо и страшно.
Воздух замер, застыл, и все вокруг замолчало и скрылось. Никто не тревожил покоя проклятого города Иерихона, ни жившие в нем ранее, ни умершие сейчас.
Они вышли из города и побрели в сторону лагеря победителей, радуясь тому, что смерть осталась позади них. Немцы вели себя спокойно: война и убийство были для них совсем не внове.
Иван посмотрел на профессора: тот так вообще улыбался.
- Что смешное вы обнаружили, герр профессор? - спросил Иван неприязненно.
- Ну как же! - откликнулся фон Кугельсдорф. - Все ведь удачно получилось!
- Да? - удивился Иван. - А что именно, позвольте узнать?
Профессор украдкой оглянулся и, понизив голос, сказал:
- Благодаря бестолковому антисемитизму нашего дорогого оберштурмбаннфюрера - что поделать, герр Кляйн весьма ему подвержен, - нас доставят прямо к Иисусу Навину. Тот скорее всего захочет допросить пленного, потому что убить его сразу было бы не совсем удобно - все-таки обещание есть обещание, находившиеся в доме Рахав неприкосновенны... А остальное - дело техники: мне надо только прикоснуться к талисману, который великий воитель носит на груди... что мы могли увидеть, стоя на стене города.
- Что-то я не помню такого, - задумчиво сказал Иван.
- Да?.. Было такое, было, - убеждающе произнес профессор. - Так вот, только я до него дотронусь, как мы сразу перенесемся в другую эпоху...
- А куда?..
- Я же говорил раньше - к Македонскому, который Александр... и поведем охоту за его частью талисмана.
- А если что-то не получится? - спросил Иван. Профессор пожал плечами.
- Что ж... будем действовать по обстановке.
- А если герра Кляйна за его семитофобию... того?..
- Ну и что? Война есть война, - снова пожал плечами фон Кугельсдорф. Оберштурмбаннфюрер, конечно, хороший человек, но одним оберштурмбаннфюрером больше, одним меньше...
- Вы еще скажите, что одним бароном больше, одним меньше, - недовольно произнес Иван. Профессор хихикнул.
- Это уже до меня сказали, - лукаво сообщил он.
- Я знаю, - коротко ответил Иван.
Пепелище Иерихона, над которым уже почти не было видно дыма, осталось далеко. В лагере победившей армии царило оживление. Огромную добычу, взятую в разрушенном городе, многочисленные крупные и мелкие отряды сносили в сокровищницу, и приветственные крики сотрясали воздух.
Вечерело. В стороне неспешно нес свои воды Иордан, чьими стараниями капля за каплей наполнялась чаша Мертвого моря...
Пьянящее чувство победы кружило головы победителям. После долгих лет унижений, скорби и рабства, после гонений и гибели одержана была первая победа на земле Ханаанской. Впереди еще много походов, разоренных городов, богатой добычи, политой кровью чужаков-инородцев, много славных битв и побед, но эта, первая, - дороже...
Стоя на коленях, Кляйн угрюмо смотрел на великого воителя, вождя своего народа. Злоба и ненависть просто душили немца - Иван это хорошо видел. Видел это и тот, к чьим ногам был брошен пленник.
- Говори, - сурово сказал он, - не медли. Из какой страны явился ты в город, проклятый Богом? Что делал там? Почему замыслил злое против сынов Израилевых?
Кляйн аж побелел от злости. Иван усмехнулся. Каково Кляйну, белокурой бестии, надежде и опоре, гордости шутц-штаффель, стоять на коленях перед каким-то пархатым...
Ничего, ничего, подумал Иван злорадно. Замочил штанишки?..
Кляйн молчал и только по-волчьи скалился.
Преемник Моисея нахмурил брови. Уходящее солнце задержалось в его седых волосах, играло золотой цепью, неведомым талисманом, таинственно мерцавшим на груди...
Момент был критический. Иван понимал, что терпение разрушителя Иерихона не беспредельно, а Кляйн, сходивший с ума от унижения, которому подверглась его арийская натура, изображать смирение не собирается и сейчас сделает опасную глупость...
- Позволь, о великий! - раздался вдруг голос рядом с Иваном.
Это был профессор.
Вождь Израиля посмотрел на него с удивлением, потом едва заметно кивнул стражникам.
Иван напрягся. Если профессор не проявит должной расторопности, то угрохают и его, и Кляйна, и остальных немцев... и, что самое неприятное, Ивана тоже могут укокошить.
Это было бы совсем нехорошо.
Тем временем профессор, сложив руки перед собою, маленькими шажками продвигался к возвышению, на котором восседал Навин. При этом он мелко-мелко кланялся и вид являл робкий и смиренный.
Внезапно Иван похолодел.
Стражник с копьем, стоявший возле возвышения, сделал шаг вперед и встал перед профессором, держа копье наперевес. Фон Кугельсдорф замер.
Мысль Ивана лихорадочно заработала. Если пауза еще немного затянется, то главному завоевателю надоест творимое им правосудие, и он просто прикажет всех зарезать. А профессор ничего не может сделать, пока стражник стоит перед ним: он не доберется до талисмана...
И тут профессор бросил короткий взгляд на одного из немцев, который стоял ближе к возвышению. Не успел Иван ничего понять, как эсэсовец с диким криком бросился на стражника, мешавшего фон Кугельсдорфу.
Все уместилось в одно мгновение. Стражник успел повернуться к напавшему на него: он выставил копье и нанизал на острие немца. Профессор же одним прыжком преодолел несколько метров, разделявших его и сына Навина, вцепился в одежду воителя и дотянулся до талисмана.
Никто не успел ничего понять. Иван лишь заметил спокойное удивление, мелькнувшее в глазах вождя Израиля, как все озарила ослепительная вспышка; он ослеп, земля под ногами пропала, и тяжелое небо стало близким и спокойным...
...и вдруг земля, твердая почва, сильно ударила по подошвам; колени подогнулись, так что Иван чуть было не упал. Разноцветная мозаика мира, рассыпавшаяся было по углам сознания, собралась вновь. Иван встрепенулся и посмотрел вокруг.
