Глава первая. РОЖДЕННАЯ НА МАРСЕ
«Осуществилась моя мечта. Полетел я на летающей лодке „Каталина“ и притом вместе с Марией. Деда ее мы весной схоронили. Славный был старик, мудрый. Меня жить учил, чтобы не чуждался я людей, потому „человеку без оленя нельзя, а без людей и вовсе плохо“. Понимал он меня, насквозь видел.
Летающая лодка чайкой морской на воду села, буруны вспенила, по речной глади понеслась, разворачиваясь, чтобы подойти к мосткам, где мы с Марией ждали. Волны заплеснулись на доски.
Пилот напомнил моего летчика, которому с парашютом к партизанам спрыгнуть не привелось. Такой же огромный, только в унтах собачьих и смешливый. Но на счет меня никаких острот! Приказано ему в Усть-Каре заправиться и пассажиров забрать.
Во время полета я с его разрешения крышу заднего салона приоткрыл и рассказывал Марии, как с турелью управлялся. Ветер на голове волосы сразу пригладил, вырвать их старался.
Тундра сверху вся в разноцветных пятнах. Это озерца и лужи разной глубины.
Бухта острова Диксон, куда мы направлялись, показалась разграфленным чертежом. Волны на ней разгулялись. При посадке нас так тряхнуло, думал, самолет рассыплется. А он ничего, весело на гребнях подскакивает.
К нам подошел катер и снял нас с Марией. А летающая лодка сразу в ледовую разведку пошла. Кораблю „Георгий Седов“ дорогу высматривать.
На этом корабле Эрнест Теодорович Кренкель в инспекционной поездке все полярные станции обходил и мы вместе с ним до Земли Франца-Иосифа плыли.
Встретил он нас на корабле радушно и шутливо:
— Ну как, марсиане? К полету готовы на другую планету?
Мария смущалась. А мы с Кренкелем коньяк пили.
Побывал „Георгий Седов“ в бухте Тихой. И мы с Марией любовались скалой Рубиновой с птичьим базаром. Одна сторона утеса казалась не красной, как другая, а белой. Столько птиц на ней гнездилось.
На берегу, близ домиков полярной станции, бегали два белых медвежонка. Их там воспитывали.
А потом корабль стал пробиваться дальше на север. Ледовой разведки с воздуха уже не было, приходилось на чутье капитана полагаться.
И добрались мы до края света.
Кренкель усмехался:
— Сам просился хоть на Марс. Вот и выгружайся с семейством на эту неземную планету. И не взыщи, брат. — Губы смеются, а глаза серьезные.
Знает, что зимовать здесь — дело нешуточное.
А выгружаться некуда — прибой такой сильный, что капитан кунгасы не рисковал посылать. Посоветовались они с Кренкелем и решили: пристать кораблю у обрыва ледника, который сползал с острова. Пришвартовался „Георгий Седов“ к нему как к причалу, и прямо на ледник высадили нас с Марией, сгрузили наши вещички, потом ящики разные, бензиновые бочки и гору каменного угля — годовой запас топлива.
Неприветлив был остров, гол и скалист, под стать настоящему Марсу.
В авральную ночь моряки пытались перетащить на полярную станцию доставленный груз… да не успели. Разыгрался шторм, и пришлось „Седову“ убраться восвояси. Беречь надо было корабль.
Теперь это странным может показаться. А в период послевоенного освоения Арктики люди, как недавно в окопах, на комфорт не рассчитывали. Обычным это делом было.
И когда „Георгия Седова“ след простыл, раздался пушечный выстрел, словно кто салютовал ему на прощание. Тут война мне вспомнилась. Только это „отелился“, как здесь говорят, ледник — айсберг отломился и всплыл на чистой воде.
И сразу штормовым ветром его от острова погнало. Стояли втроем на берегу, мы с Марией и наш начальник, опытный полярник Сходов Василий Васильевич, и с горечью смотрели, как уплывают на снежной спине айсберга все наши запасы: и бензиновые бочки — только две успели выкатить, и гора каменного угля, и ящики всякие.
А знатный полярник вопрос задает:
— Ну как, Толстовцев? Вы человек бывалый, войну прошли, а жена ваша нас поучить может, как тут зимовать. Будем самолеты вызывать? Трасса неосвоенная. Риск для летчиков большой. Или вспомним зимовщиков с острова Врангеля? Они добровольно перезимовали без топлива. И не одну зиму.
— Перезимуем, — говорю. — Не надо самолетами рисковать. — И Марию спрашиваю.
А Мария только кивает. Со мной — на все готова.
Тихая Мария была. Никогда нам не указывала, сама у мужчин и жизни и грамоте училась. Но умела так сделать, что мы вдруг догадывались, как надо поступить. Едва выпал снег, мы снежные кирпичи на леднике нарезали и домик ими сверху обложили. Сходов даже вспомнил, как на Аляске эскимосы зимние жилища устраивают. И Мария деду так зимний чум утепляла.
После хорошей пурги домик наш как бы внутри огромного сугроба оказался. Только конек крыши и выступает над ним, а к двери заправский подземный ход ведет.
И в комнатах не такой уж мороз. Мария уверяла, что вода в ведре только сверху замерзает. На покрытые снегом стены показывала и говорила:
— Дед учил: от всякой шкуры тепло. От снежной тоже.
Словом, температура в комнатах не опускалась ниже — 10o С.
Жить можно, если бы… если бы не пришла пора моей Марии разрешиться от бремени. Гадали, конечно, сын или дочь?
И решил я, если дочь будет, то поскольку она вроде бы на Марсе родилась, назвать ее Аэлитой в честь героини романа Алексея Толстого, а если сын — то Спартаком в память вождя восстания гладиаторов в Древнем Риме, о чем я Марии в тундре рассказывал.
И родилась у нас с Марией дочь Аэлита. Врач с Диксона мне указания по радио давал. Теплой воды я в таз налил из радиатора движка, которым заряжал аккумуляторы для радиостанции.
Василий Васильевич праздничный обед приготовил, похлебку сварил в том же радиаторе движка. Сухой он был человек в обращении, но сердечный.
На метеоплощадку мы с ним регулярно по очереди ходили — держались за протянутый канат, чтобы с пути к дому не сбиться.
Помню, после очередных наблюдений, когда на морозе пишешь карандашом показания приборов, добрался я, держась за канат, до дома, через подземный ход в снегу прошел и распахнул дверь в сени. Электрический фонарик выхватил искрящиеся от снега стены, будто белыми шкурами обвешанные.
Да не помогли снежные шкуры!..
Едва вошел в комнату — радиорубкой называлась, — где Сходов стучал ключом очередные радиограммы, слышу легкое перхание.
Коптилка еле светит, а вижу, на Марии лица нет.
Детка наша кашляет, да так, что заходится вся, тельце содрогается.
Я к Василию Васильевичу. Он Диксон вызвал, врача к микрофону просит.
Прикладывал я, по указанию доктора, микрофон то к грудке, то к спинке, под меховым пологом дочку нащупываю.
