Осмотр мишеней и отсутствие свежих воронок повергли Федора Георгиевича в глубокое изумление. Чтобы привести кадрового военного в чувство, Миша Бенц похлопал его по плечу тяжелой ладонью и сказал:
— Ничего, Георгич. Теперь так все бабахалки будут стрелять.
— У дедушки твоего бабахалка, — прошептал военрук, сраженный этой бесхитростной тирадой. — На гороховой каше… Сопляк!
Радиус действия «Пульки» оказался вполне сносным — 27 километров. Перекрывался весь Околорыбинск с пригородами.
* * * *
— Там эта дамочка пришла, Мата Хари, — сказал Булкин, просунув лохматую голову в кабинет Иванова. — в вестибюле дожидаться изволят.
По лицу его гуляла ироническая ухмылочка.
— Наконец-то, — Иван отложил ручку. — Ты заходи, Булкин. Проблемы есть?
— В местком выдвигают, — Булкин посопел и вошел. — Говорят, в председатели.
— Рад, — сказал Иван, надевая пиджак. — Только вот жадный ты, Виктор Николаич, у тебя ведь путевки не допросишься. Не буду за тебя голосовать.
— И не голосуй, родимый! В ножки бухнусь, только не голосуй. И ребят подбей!
— Обсудим, — сказал Иванов. — Так где, говоришь, наша Мата Хари? В административном?
— Иваныч… — Булкин покачал головой: не надо бы, мол.
— Кроме шуток, — Иван стал серьезным. — Я тебе все объясню, но потом. А ты мне скажешь, надо, чтобы все знали, или нет?
— Что ты все темнишь, Иваныч? Ей-богу, надоело.
— Как скажешь, так и сделаю. Но потом, — и Иван вышел.
При подходе к административному корпусу он поймал себя на излишней спешке. "Как на свидание", — подумал он без иронии.
Светлана скромно сидела на диванчике в огромном вестибюле и разглядывала красочные планшеты с отвлеченными институтскими показателями. Мило улыбнувшись Ивану, она сказала:
— Никак не пойму, чем вы здесь занимаетесь. Во всех конторах одно и то же.
— А, это? — Иван мельком взглянул на показатель роста производительности груда. — Это эквивалент, позволяющий соревноваться с другими конторами. Забавная штука. Объяснить?
— Ради бога, я не за этим.
Она встала и надела на плечо сумочку. Точеная такая девочка, которую не портили даже «бананы». Женственный подросток с льняными волосами и голубыми доверчивыми глазками. Агент начальной ступени, в совершенстве владеющий холодным и огнестрельным оружием, а также приемами рукопашного боя.
Ивану стало смешно, и он дотронулся до ее плеча, делая вид, что снимает пушинку. Плечико было худенькое, беззащитное.
— Прошу вас, не надо, — она посмотрела ему в глаза. — Мне нужно посоветоваться.
— Пойдемте, — сказал Иван голосом театрального сердцееда.
Заканчивался август, еще хранивший буйство летних красок, но уже не изнурительно жаркий, а приглушенный, спокойный. Солнце стояло высоко и отбрасывало резкие тени, и почему-то казалось, что старые липы опрокидываются в небесную голубизну.
— Что вы там увидели?
— Небо, — признался Иван. — Там я не видел неба. Не замечал.
— Ох, Иван Иваныч. Прозрели. Там же купол защиты!
— От кого, простите, защиты?
Света не ответила, но видно было, что она рассердилась. То, что вбито в голову с пеленок, нелегко отпускает.
Все еще сердясь, она довольно кровожадно сказала:
— Я вас тогда должна была убить. Я нарушила приказ.
Иван внимательно посмотрел на нее с высоты своего роста и улыбнулся.
— Убить, Светочка, легче всего. Убивают, когда не понимают.
— На днях прибудет Эрэф.
— Ого, — Иван даже остановился. — Но здесь полно исполнителей рангом пониже.
— Они не пойдут на это.
— И нарушат приказ?
— А почему я нарушила, как вы думаете?
— Что-то помешало, наверное.
— Ничто не помешало. Абсолютно. Просто меня взяло сомнение — правильно ли я сделаю? Ведь вы же наш, не абориген какой-нибудь. Я вас помню по училищу Но потом я поняла, что дело совсем не в этом. Вы не похожи на преступника.
— Польщен, — сказал Иван. — Присядем, а то все ходим да ходим.
— Пожалуй. — Устроившись на скамейке, Света вынула сигареты и закурила. Одним словом, вы какой-то убежденный. Другой бы заюлил, а вы только смеетесь. Скажите, множество — это ваша работа?
— Моя, — ответил Иван. — Допущеньице, так сказать.
— Допущеньице?
— Ну ладно. Света, вас я приблизительно понял. Но вот вы сказали, что и другие на это, — Иван подчеркнул последнее слово, — не пойдут. Почему, интересно?
— Да все из-за вашего множества, — она вздохнула. Я ведь не разбираюсь. Говорят, что-то новое в науке. Говорят, что вас надо беречь. На Кольце очень неспокойно.
— Ах, вот оно что… Вот для чего я вам нужен. Ну что ж, тут я могу набить себе цену.
— Фи, Иван. Я в вас разочаруюсь.
— Ладно, не буду, не буду. Этого бы мне не хотелось. Последний вопрос Эрэфу-то что здесь понадобилось?
— Вы, — кратко ответила Света…
Вернувшись, Иван застал в своем кабинете Булкина. Задрав ногу на ногу, Витька обосновался в его кресле и болтал с кем-то по телефону.
— Ладно, Наталья, — сказал он наконец, — тут хозяин вернулся. Дать? Дома поговоришь? А может, все-таки дать? Тогда пока.
Витька бросил трубку и встал.
— Какая-то сволочь растрезвонила, что ты опять с этой мамзель встречаешься.
— Витька, — сказал Иван, — а ведь Светлана желает остаться.
— Ты хоть чего-нибудь соображаешь? — Булкин постучал себя по голове. Жена, понимаете, на сносях, а он в рабочее время по свиданиям шастает.
Иван радостно захохотал.
— Дурачок, она же на Земле хочет остаться! Значит, не я один такой. Трещина в Кольце. Раскол. Закономерность это, ты понял?
— Сластник, — возмущенно заклеймил Булкин. — Дамский угодник…
Наташа изменилась: стала увальнем, лицо раздобрело, обабилось и покрылось какими-то пятнышками, ела понемногу, но часто, много спала. Иван удивлялся, как это она в теперешнем своем положении успевает прибраться, приготовить еду, вкусную еду, надо признать, обойти врачей и магазины, постирать, покопаться на приусадебном участке и, самое главное, всегда быть в курсе злободневных новостей. В выходные дни, дабы не чувствовать себя узурпатором а семье, он самозабвенно впрягался в громоздкий воз домашнего хозяйства. Как ни странно, это помогало ему быть в форме всю неделю.
Черная полоса отложила-таки отпечаток на их отношения. Нет, Наташа не предъявляла претензий по поводу телефонных девушек, просто между ними возникла какая-то недосказанность. Иван не считал нужным объясняться, а она не спрашивала, и недосказанность хоть и не росла, но и не уменьшалась.
В чем-то он, наверное, все-таки здорово изменился, потому что однажды вечером Наташа, терпеливо дождавшись окончания его молчаливого ужина, сказала:
