Сначала отлученные сохраняли стайные инстинкты своих собратьев. Они создали общество, в высшей степени зависящее от визуальных коммуникативных моделей, состоящее из высокоорганизованных коллективов, где индивидуум сам по себе играл крайне малозначительную роль. Одиночка, потерявший свое положение в стае, заболевал своеобразным психозом, – человек нечто подобное испытывает при полной сенсорной депривации. Даже мелкие группы не могли выдержать такую пытку. Это обусловливало невероятную стабильность амарантийской культуры и ее устойчивость против заговоров и измен.
Но это также означало, что самоизоляция для отлученных чревата безумием.
Они это поняли и приняли меры. Взялись менять себя, культивировать в своей среде социопатию. Через сотни поколений они перестали быть одной стаей, разбившись на десятки узкоспециализированных кланов, каждый со своей формой помешательства… Иначе как помешательством это не могло бы показаться тем, кто остался на Ресургеме.
Разделившись на малые дееспособные коллективы, отлученные получили возможность все дальше уходить от Ресургема и отказываться от средств коммуникации, которые зависели от света. Самые отъявленные социопаты, улетевшие дальше всех от своего солнца, наконец обнаружили Гадес и загадочную планету на его орбите.
К этому времени отлученные уже прошли через ряд философских увлечений, которые Вольева и Паскаль кратко изложили слабо разбиравшейся в таких вещах Хоури.
Отлученные задались тем же вопросом: почему Галактика так слабо населена, если по расчетам дело должно обстоять совершенно иначе? Они искали голоса других культур во всех диапазонах: оптическом, радио, гравитационном и даже нейтринном – но безрезультатно. Наиболее авантюрные, а может, наиболее асоциальные натуры – это как посмотреть – даже уходили за пределы своей системы, но и там не нашли ничего важного, о чем стоило бы известить соплеменников. Несколько развалин тут и там, желеобразный загадочный организм, обнаруженный на океанической планете, будто туда его завез ли умышленно, вот и все.
А потом они нашли артефакт, круживший на орбите Гадеса. И все остальное мигом потеряло значение.
Бесспорно, эта вещь имела искусственное происхождение. В данную точку космоса ее доставила какая-то цивилизация бог знает сколько миллионов лет назад. Казалось, она так и просит проникнуть внутрь и постичь тайны, которых там полным-полно. И отлученные приступили к изучению находки.
Вот тогда-то и начались проблемы.
– Это был ингибитор! – воскликнула Паскаль. – Его нашли отлученные, да?
– Он ждал там миллионы лет, – ответила Хоури. – Ждал, пока они эволюционировали от динозавров или птиц. Ждал, пока они учились пользоваться орудиями труда, открывали для себя огонь…
– Просто ждал, – эхом отозвалась Вольева.
За ее спиной тактический дисплей уже несколько минут пульсировал красным, сообщая, что «Печаль расставания» оказалась в пределах действия лучевого оружия преследующего корабля. Уничтожение шаттла с такого расстояния маловероятно, но не исключено. Просто эта процедура требует времени.
– Ждал, когда к нему подойдет кто-нибудь явно разумный, – продолжала Вольева. – Он не бьет издалека и вслепую, поскольку это не соответствует его задаче и означает неправильное расходование ресурсов. Ингибитор подманивает жертву, чтобы узнать о ней как можно больше. Откуда она? Какой располагает технологией? Как мыслит? Как взаимодействует с себе подобными?
– Сбор разведданных.
– Да. – Голос Вольевой звучал печальнее колоколов на погребальной мессе. – Ингибитор очень терпелив. Но рано или поздно он решает, что вся нужная информация получена. И тогда… только тогда он действует.
– Вот как погибли амарантийцы на Ресургеме, – пришла к выводу Паскаль. – Он что-то сделал с их солнцем, может, спровоцировал выброс корональной массы, и этого хватило, чтобы сжечь Ресургем, уничтожить на нем жизнь и превратить его в мишень для метеоритов на несколько сот тысяч лет.
– Обычно ингибиторы не рассчитывались на такой долгий срок, – заметила Вольева, – но этот был поставлен очень поздно, вот и дотянул до наших времен. Однако дело еще и в том, что отлученные уже стали космическими кочевниками. Ингибитор должен был охотиться за ними, преследовать на расстоянии в десятки световых лет, если придется.
И тут снова расположенные в корпусе датчики сообщили о контакте шаттла с радарным лучом. Следующий сигнал дал понять, что преследователь проводит пробную фокусировку луча.
– Робот-ингибитор, вращавшийся вокруг Гадеса, мог поднять тревогу, – сказала Хоури, стараясь не обращать внимания на предвестника неминуемой беды. – Передать собранную информацию таким, как он, предупредить о возможном приближении отлученных.
– Вряд ли это был тот случай, когда можно сидеть на месте и ждать появления добычи, – возразила Вольева. – Машина, надо полагать, переключилась на более активный режим. Например, она могла производить охотничьи дроны, натасканные на химический состав жертв. В каком бы направлении ни бежали отлученные, свет все равно обогнал бы их, подсказав другим ингибиторам, что пора устроить засаду.
– У отлученных не было ни единого шанса.
– Но едва ли им грозило немедленное уничтожение, – вмешалась Паскаль. – Отлученные, скажем, могли вернуться на Ресургем и принять меры к частичному сохранению своей культуры. Тем более если знали, что на них идет охота и что их солнце готовится разрушить родную планету.
– Возможно, на это ушло десять лет, возможно, сто. – Судя по тону, для Вольевой срок не имел значения. – Доподлинно мы знаем лишь одно: им удалось проникнуть дальше, чем другим.
– Но в итоге все погибли? – спросила Паскаль.
– Кое-кто выжил, – ответила Хоури. – В некотором смысле.
За спиной Вольевой заголосил тактический дисплей.
Внутри Цербера, год 2567-й
Последний ярус был пуст.
Чтобы сюда добраться, Силвесту понадобилось три дня. Ровно день назад он оставил пустой скафандр Садзаки на полу третьего яруса, а за это время спустился примерно на пятьсот километров. Силвест знал: если он остановится и начнет думать о пройденных расстояниях, то потихоньку сойдет с ума. А поэтому что было силы гнал из головы умопомрачительные цифры. Вполне достаточно того факта, что он находится здесь, в совершенно чуждой для человеческого сознания обстановке. И ни к чему усугублять обуревающий его страх слоновьей дозой клаустрофобии.
И все-таки запрет был недостаточно строг. За каждой мыслью прятался цепкий ужас: а вдруг каким-нибудь движением Силвест нарушит зыбкое равновесие, и все пойдет вразнос, и гигантский потолок обрушится ему на голову?
Каждый новый ярус, через который проходил Силвест, очевидно, представлял особый этап развития амарантийской архитектуры. А может, и этап истории. Пожалуй, дело обстояло даже сложнее. Сменявшие друг друга пласты, как казалось Силвесту, не демонстрировали технического прогресса. Скорее, каждый из них выражал самостоятельный концептуальный подход к решению проблемы. Похоже, когда сюда прибыли первые амарантийцы, они что-то нашли (что именно, он даже не брался угадывать) и решили окружить искусственной оболочкой, усиленной средствами автоматической защиты. Затем, должно быть, прибыла вторая группа, которая задумала окружить находку второй оболочкой, посчитав, что новые фортификационные сооружения будут более надежны. Самая последняя группа сделала еще один логический шаг вперед, так закамуфлировав свои укрепления, что они потеряли всякое сходство с искусственными сооружениями.
Было совершенно невозможно определить, когда начиналось строительство этих ярусов и сколько тысячелетий продолжалось. Силвест не стал даже размышлять об этом. Возможно, ярусы строились почти одновременно, а может, процесс растянулся на миллионы лет, прошедших между отлетом Похитителя Солнц с Ресургема и возвращением его уже в образе бога.
И естественно, Силвеста изрядно беспокоило увиденное в скафандре Садзаки.
Вернее, не увиденное.
– А его там и не было, – сказал Кэлвин, проникая в мысли Силвеста. – С самого начала не было. Неудивительно, что он ни разу не позволил тебе приблизиться к его скафандру.
– Ох и ловкая же сволочь!
– Вот уж точно! С тем лишь исключением, что эта ловкая сволочь вовсе не Садзаки.
Силвест попытался объяснить себе этот парадокс, но успеха не достиг.
– Но если не Садзаки… – Он не закончил фразу, вспомнив, что за весь срок путешествия вне корабля ни разу не видел триумвира во плоти. Садзаки обратился к нему из клиники, но не было никаких оснований считать, что это действительно Юдзи-сан.
– Постой, но ведь кто-то управлял скафандром, пока он не грохнулся? – Кэлвин занимался своим любимым делом – притворялся абсолютно спокойным в тяжелейшей ситуации, только сейчас бравады в его поведении было меньше. – Я бы сказал, что метод исключения оставляет нам только одного подозреваемого…
