Гундалину чувствовал, как в душе его растет отвращение.
- Именно этого я и ожидал от тебя: ты, разумеется, все затащил в ту же канаву, где валяешься сам, и все измазал в дерьме. Впрочем, ни на что иное ты и не способен. Ты даже понять не в состоянии, что именно разрушаешь и мажешь грязью.
- Откуда тебе знать? - Герне неохотно поднял голову. Гундалину нахмурился.
- Да ведь до тебя никак не доходит, почему я хочу помочь Мун, а не себе самому! Ты не в состоянии почувствовать, что в ней заключено, в этой девочке... - Гундалину закрыл глаза, будто вспоминая. - Да, она заставила меня полюбить ее. Но не нарочно. Она все делает от чистого сердца.., в этом-то вся и разница.
Герне с вызовом поднял черную коробочку.
- А как ты думаешь, зачем я собираюсь отдать ей это?
- Из мести.
Герне снова опустил голову и промолчал.
- Ни один клон никогда не был абсолютно точным повторением оригинала. Даже однояйцевые близнецы не бывают совершенно одинаковыми, а ведь они созданы без посредника. Контроль при клонировании далеко не так точен, и самое большее, что можно получить, это не совсем идеальное воссоздание образца.
- Этакую подпорченную копию? - хрипло сказал Герне.
- Да. - Гундалину поджал губы. - Но, может быть, эта "порча" как раз и даст лучший результат - что-то, например, будет утрачено или, наоборот, неожиданно приобретено.
Герне, похоже, обдумывал подобную возможность.
- Может быть, ты и прав... - Он поскреб обросший подбородок. - Если ты так уверен, что Мун - не точная копия Ариенрод, то почему не скажешь ей правду?
Гундалину покачал головой.
- Я пробовал. - Он рассматривал свои запястья, водя по шрамам онемевшими пальцами. - Как я могу сказать ей подобную вещь?
- Неудавшееся самоубийство?.. - вдруг прошептал Герне. Гундалину замер, напрягся и рывком встал на колени. Но потом догадался, что у Герне и в мыслях не было оскорблять его.
- Неужели это она довела тебя до такого? - спросил Герне с самым искренним любопытством и сочувствием, без "всякой издевки. Потом пощелкал подтяжками, словно перебирая струны арфы.
- Нет. - Гундалину покачал головой и снова прислонился к стене. - Она как раз заставила меня поверить, что вполне еще стоит жить. - Он вдруг подумал: как странно, что он рассказывает такие вещи о себе какому-то деклассированному, да еще сидя на полу в борделе. - Я никогда не думал, что в таких условиях можно выжить - безоружному, с поруганной честью... И все же - я выжил, вот он я!.. - У него вырвалось что-то вроде горького смешка. Обнаженным стою перед лицом Вселенной! И больно это, так больно.., но, может быть, только потому, что теперь все мои чувства как бы обострились. - И я все еще не знаю, нравится ли мне это...
- Ничего, еще привыкнешь, - горько сказал Герне. - Знаешь, я раньше никак не мог понять, ну, не доходило до меня - как это, например, вы, технократы, сразу за яд хватаетесь, стоит вам первый пинок в задницу от жизни получить. Тебе бы, например, сто раз уже умереть надо было, если б такая жизнь, как мне, досталась! Тысячу раз!
- Ты прав. - Гундалину охватил смертный холод при мысли о том, что пережил Герне и что он переживает сейчас. - Бога, это ведь куда хуже смерти!
Герне глянул на него с каким-то равнодушным отвращением, с неизбывной ненавистью, свойственной по крайней мере половине населения родной планеты Гундалину, но вдруг почувствовал, что у него не хватает душевных сил поддерживать в себе эту ненависть.
- Да, "смерть прежде бесчестья" - привилегия богатых. Как и "живая вода"... - Но никто по-настоящему не властен ни над жизнью, ни над смертью.
- Раньше я думал, что нет ничего важнее моей собственной жизни, и ничто никогда не заставило бы меня понять таких слабаков, как ты, способных от своей жизни добровольно отказаться. Выжить любым способом - вот все, что было для меня важно...
- Было? - Гундалину оперся головой о стену. Языком он рассеянно ощупывал то место во рту, где был выбит зуб. Потом перевел взгляд на спрятанные в металлические клетки ноги Герне, думая о том, сколь горьким символом утраты является этот аппарат, заменяя собой все, что делало Герне в своих и чужих глазах настоящим мужчиной. - Ты ведь знаешь, что тебе вовсе не обязательно оставаться здесь. На Харему твои ноги могут вылечить.
- Через пять лет? - Голос Герне звучал неестественно громко, казалось, он вложил в этот вопрос все "за" и "против", что так долго мучили его. - Ни у кого из моих родных и денег таких не найдется. Я-то уж точно столько не наскребу... У меня не хватает даже на то, чтобы просто убраться с этой проклятой вонючей планеты!
- Обратись к властям. Они так или иначе не намерены оставлять здесь ни одного инопланетянина - кроме тех, кто сам хочет остаться.
- Да, разумеется. - Герне вытащил откуда-то из-под кровати бутылку и стал пить прямо из горлышка, даже не предложив Гундалину. - Ты не представляешь себе, легавый, сколько на мне чудовищных обвинений! Как же я теперь вернусь на Харему? Если же ты думаешь, что я до конца дней своих готов исходить кровавым потом в какой-нибудь исправительной колонии, то поищи другого дурака. - Он снова отхлебнул из бутылки.
- По-моему, у тебя не так уж много препятствий; ты просто Преувеличиваешь. - Хотя, возможно, ты и не заслуживаешь сострадания. Гундалину вдруг от всей души стало жаль Герне. Святые предки, а что если бы я родился в его теле, а он в моем? - Я.., мне очень жаль!
- Да неужели? - Гундалину вытер губы. - А сам-то ты что, неужели собираешься вернуться? Чтобы тебя разжаловали, лишили всех чинов, бросили в тюрьму? Вряд ли. Ты, черт побери, небось притворишься помешанным: так сказать, преступление, совершенное в порыве неуправляемой страсти. Ты ведь ради любви на это пошел... Эх, любовь.., любовь - это болезнь! - Рука Герне, сжимавшая горлышко бутылки, дрожала.
Смерть тому, кто полюбит сивиллу.., смерть тому, кто ее не полюбит... Гундалину наконец как следует откашлялся, пытаясь выиграть время для ответа. Что же я собираюсь делать? Не знаю. Будущее представлялось ему безбрежным холодным морем.
- Спроси меня об этом завтра... - Он посмотрел в сторону двери: вошла Персефона и с ней Мун в плаще с накинутым на голову капюшоном.
Персефона подвинулась, давая Мун пройти, и осторожно сияла с ее головы капюшон.
- Мун? - Гундалину встал на колени, держась за стену и уставившись на девушку. Лицо Мун совершенно переменилось благодаря ухищрениям косметики однако не было раскрашено с той безвкусной грубостью, что была свойственна самой Персефоне; это лицо было великолепным, совершенным! Новая прекрасная женщина совершенно затмевала память о юной островитянке с открытым лицом. Высоко поднятые волосы Мун были забраны сеткой из серебряных и золотых бус. Тор сняла с нее плащ, открыв взорам мужчин золотисто-медового цвета платье, которое переливалось подобно зрелым травам под ветром и льнуло к ее телу, не подчеркивая форм, но свободно ниспадая от талии, от кружевного, цвета слоновой кости лифа, замечательно гармонировавшего с ее белой кожей. Широкое ожерелье из опалов скрывало знак сивиллы у нее на горле.
