Сам я жил на главной улице номер 1980. Нет, не так уж далеко от центра, примерно на уровне Садового кольца. Но там принято нумеровать не дома, а двери. У меня была дверь номер 1980. Так адрес выглядит солиднее, как будто бы собственный дом.
В Вестмаунте, районе коттеджей, самом богатом в Монреале, тихом и пустынном городке, где по улицам скачут белки и прохожих не бывает, потому что, выходя из двери, люди садятся сразу в машину, я видел дом, распиленный пополам. Его владелец был самым богатым человеком в городе, а когда он умер, некому было продать дом. Половину же никто не хотел купить — несолидно быть владельцем половины дома. Пришлось распилить здание и сделать проход между половинками, чтобы каждый из полупокупателей мог считать себя независимым владельцем. Собственность — идеал, собственность — пьедестал, и люди положительные стремятся к собственности.
Важно накопить деньги, а деньги не пахнут. Все равно, откуда они пришли. Где‑то за городом у большой дороги я увидел щит с броской надписью: “Продаются черви и лягушки”. Нет, не голодающим, конечно. Местность озерная, в озерах водится форель, на уикэнд приезжают любители рыбной ловли; червей копать им неохота, есть спрос на наживку. И некий предприимчивый делец организовал массовый сбор червяка. Червями деньги его не пахнут.
Был бы спрос — предложение будет. Важно, чтобы деньги платили. Потрясли меня, как и всех приезжающих, характерные для англосаксов магазинчики “Страна шутки”; я бы перевел: “Магазин пособий для хулиганства”. Здесь можно купить резиновую змею, толстую, серую, гибкую, совсем как настоящую, и положить ее в постель своей старшей сестре или тете. Можно купить бляхи с ругательствами или угрозами: “Берегись, сегодня мафия убьет тебя!” Можно купить для подарка конфетную коробку, из которой выскакивает мышь на пружинке (“Ух ты, как завизжит именинница!”). Или порошок, который превратит суп соседа в кровавую жижу. Или столовый прибор для худеющих: дырявая ложка, беззубая вилка, сломанный нож. Маски — уродливые, с язвами, красноглазые, страшные; маленький братишка разревется обязательно. Неприличные надписи, неприличные картинки. Непишущие ручки, незажигающиеся спички…
Мальчишки развлекаются нарисованными драками, машут игрушечными ружьями, юноши дерутся всерьез и покупают серьезное оружие в любом магазине оружия по сходной цене. Пистолет стоит Дешевле, чем визит к врачу.
Пистолет стоит дешево, и деньги не пахнут, и фильмы прославляют риск…
На задворках моего дома с дверью номер 1980 был небольшой бассейн, бетонированная яма, достаточно глубокая, чтобы можно было утонуть в ней. Бассейн огорожен не был, а у ступенек стояла доска с надписью: “Плавайте на собственный риск”. Для меня это было нечто странное. Я бы этот бассейн огородил, или засыпал, или поставил бы дежурного спасателя, или хотя бы вывесил плакат с четкой надписью: “Купаться воспрещается. За нарушение виновные будут привлекаться к ответственности с наложением штрафа”. Я говорил об этом своим канадским знакомым, они пожимали плечами. С их точки зрения, все было “олл райт”. Людей предупредили, дальше они сами решают: рисковать или нет? И я подумал, что таков стиль жизни на Западе. Ты живешь на свой риск. Добываешь деньги как угодно и где угодно. Если попадешься на недозволенном — это твой риск. Работаешь сколько угодно. Если надорвешься и заболеешь — это твой риск. Развлекаешься, как угодно, покупаешь любые игрушки, даже огнеопасные. Если попадешь пулей в чужую голову — это твой риск. А также риск того, который не сумел сберечь свою голову, подставил ее под пулю. Каждый плавает на свой риск.
С джентльменами, решившими рисковать, вскоре мне пришлось встретиться.
Все это я рассказываю, забегая вперед: я складываю впечатления первого дня и последующих. Конечно, мне не дали возможности целую неделю фланировать по Сен–Катрин, сравнивая витрины. Прямо из аэропорта меня повезли в гостиницу и в тот же день — на место преступления.
Самолет покинул Москву в 11 утра и приземлился в Канаде в 2 часа дня после десятичасового перелета. Арифметическая неувязка за счет разницы во времени. К пяти часам по американскому времени спать хотелось неудержимо (мой организм ощущал полночь), но опытные люди предупредили меня, что в первый день надо перетерпеть. Иначе все пойдет кувырком: выспишься вечером, ночью будешь бродить по комнате, после обеда опять захочешь спать. И я перетерпел, в первые сутки устал до потери сознания, спал как убитый и вошел в чужой ритм.
Итак, в полночь по–московски, в пять вечера по–монреальски, ко мне в гостиницу явились полицейские инспекторы, чтобы ввести меня в курс дела. Их было двое: мистер Джереми и мистер Кэйвун. Мистер Джереми — долговязый, костистый и мрачный. Казалось, его долго коптили над дымным костром и провялили насквозь, не оставили ни капли жира. Глядя на его темное лицо, гораздо темнее, чем мундир, я задумался, откуда он родом. И, предупреждая неуместные вопросы, Джереми сообщил, что он англо–канадец. В Канаде очень обращают внимание на происхождение; национальные группы держатся компактно. В Монреале есть районы французские, английские, итальянские. И местный житель, представляясь, обязательно отметит, что он франко–канадец, итало–канадец, испано–канадец. Англо–канадцы, как правило, более привилегированные и обеспеченные. В Монреале 60 процентов франко–канадцев, но из трех университетов два английских и только один французский.
А мистер Кэйвун был украино–канадец (Кавун — его природная фамилия). Украинцы, преимущественно потомки переселенцев из Львовщины и Волыни, — четвертая по количеству населения национальная прослойка в Канаде. Кэйвун традиционно брил голову, носил запорожские усы и говорил на чудесном певучем украинском языке, перемежая речь неуместными англицизмами:
— У моей дочки чоловик маэ малэнький шоп та йидальню. Та хиба ж це бизнес у нашем дистрикте. Голодранци, незаможники. Такий бе–рэ пиво та хотдогс (“хот–догс” — горячие собаки. Почему‑то так называются маленькие сосиски). Та сидаэ цилий динь.
Втроем мы тут же направились на выставку — на место преступления. Но о выставке я рассказывать не буду, потому что рассказывать надо слишком много и это далеко уведет в сторону. Выставка — это же не Канада, это нечто искусственное. Более того: Всемирная выставка не давала представления обо всем мире. Там можно было узнать только, как хочет выглядеть в глазах мира каждая страна.
И еще я узнал на выставке, как тяжко живется архитекторам, как стесняет их извечная необходимость обязательно делать в каждом доме двери, ряды окон, плоские этажи. Понял, как тяжко приходится зодчим, которые пишут свои каменные поэмы считанным количеством неизбежных каменных слов.
