– Арон, – повернулся Распутин к секретарю, – телефонируй Маме, што раб божий Григорий не приедет сегодня маленькому колыбельную петь. Забрали его супостаты, псы государевы, ни за што ни про што!..
Жандармы, ни слова не говоря, вывели «старца» из дому и усадили в закрытый экипаж. Внутри оказался только один человек – молодой, одетый в штатское. Но наметанным глазом Распутин сразу опознал в нем кадрового военного и лишь гадал про себя, кто же он такой? Из какого ведомства? Не «охранка» – точно! Но и не разведка…
Словно прочитав его мысли, молодой человек представился:
– Капитан Голицын. Служба охраны высшей администрации Российской империи.
– Тю, капитан? – осклабился враз повеселевший Распутин. – А хочешь стать полковником?
Андрей посмотрел на него так, будто разглядывал таракана. И взглядом этим мог преспокойно убить. Распутина невольно передернуло – ведь многие считали, что это взгляд «святого старца» невозможно вынести, и вот надо же – теперь сам нарвался! И Григорий Ефимович, против обыкновения, почти искренне перекрестился.
– Ну и глаза у тебя, капитан! Страсть какая… Да нешто я противу Папани мово, Государя, сотворил?!
– Ты, гаденыш, уже много чего сотворил! – тихо и зло заговорил Голицын, глядя в пространство. – А теперь молчи и запоминай. С сего дня вход тебе во дворец Царскосельский заказан. Явишься – шомполами бит будешь. Телефонировать или записки писать государыне Александре Федоровне не советую, не получится. А настырничать станешь – лично прибью. У меня на то полномочия имеются. Это первое. Второе: если хочешь еще в столицах пожить, покутить да простакам мозги покрутить, придется поработать. А именно – на нас, Службу охраны. После каждой встречи с любым чиновным лицом будешь писать подробный отчет и сдавать мне лично. Наврешь или профилонишь хоть однажды, отправишься прямиком в родную Сибирь. На вечное поселение. Всё понятно?
Распутин шумно сглотнул, поскреб ручищей бороду.
– Не много ль на себя берешь, мил человек? Как бы пупок не развязался…
Он не договорил. Андрей резко и коротко ударил «старца» в кадык ребром ладони. Распутин выпучил глаза и захрипел, потом попытался было выскочить из экипажа, но, получив второй жесткий удар – костяшками согнутых пальцев точно над ухом, «поплыл». Грузно откинулся на сиденье, взгляд затуманился. Распутин хватал воздух широко раскрытым ртом и смотрел теперь на Голицына с неподдельным испугом.
– Ты всё запомнил, урод? – по-прежнему тихо и ровно спросил Андрей, разминая кисть правой руки.
«Старец» истово закивал и принялся креститься и бормотать что-то бессвязное.
– Тогда пошел вон!..
Распутин едва ли не кубарем вывалился из экипажа и, оскальзываясь, побежал вдоль укрытой сумерками улицы, к парадному своего дома.
Андрей спрыгнул с подножки на утоптанный снег и подошел к жандармам, стоявшим поодаль. Офицер улыбнулся ему, протянул раскрытую коробку папирос.
– Молодцы, ребята, – ухмыльнулся в ответ Голицын. Прикурил. – Разыграли как по нотам! Особенно ты, Верещагин. – Он дружески хлопнул «жандармского офицера» по плечу.
– Думаете, поверил, господин капитан?
– Конечно. Ведь я же ему сказал правду. А это то, что у меня получается лучше всего.
4
В угловом кабинете бастрыгинского дома на Шестой линии Васильевского острова было темно. Голицын и Вяземский стояли у окна.
– Плохо мы российскую историю учили, – сказал подполковник. – Вот я задумался вчера о столетних юбилеях – так в Брокгауза с Ефроном лазил. Что у нас в 1612 году было, а?
– Плохо было, – ответил Андрей. – Поляки в Москве сидели. В Кремле заперлись.
– Вот как раз в этом году их из Москвы и выставили. Ополчение их истребило, князь Пожарский да Козьма Минин Сухорукой… И Россия, как птица феникс, для новой жизни ожила. В тринадцатом году венчали на царство Михаила Федоровича Романова…
Голицын удивился: это были прописные истины из гимназического учебника.
– А что в 1712 году было? Не мучайся, сам скажу. Царь Петр столицу из Москвы в Санкт-Петербург перенес. И, опять же, с новой столицей новая жизнь началась. Про 1812-й ты и сам помнишь. А потом, в 1813-м, уже мы с победой по всей Европе прошли. Столетний цикл, Андрей. И как ему сменяться – перед роковым годом страсти и беды, перевалили роковой год – словно ожили.
– Думаешь, мы свой 1912 год пережили, и теперь все дела сразу на поправку пойдут?
Вяземский усмехнулся.
– Пока пойдут – будет нам много мороки. Я был на заседании Комитета для устройства празднования трехсотлетия царствующего Дома Романовых – такого наслушался! Ждет нас великая суета. В столицу тысячи гостей со всей страны съедутся, да иностранцы валом повалят, и тут всякому жулью будет раздолье. Тем более что ожидается великая амнистия, и их полку прибудет. Но на жулье у нас полиция есть. И по случаю юбилея всюду будут появляться наши подопечные – одно открытие новой церкви у Александро-Невской лавры чего стоит. Весь свет, весь двор, вся царская фамилия, все министры…
– Да, нелегкий будет февраль, – согласился Андрей. – Гляди, гляди!
Темное небо в окошке озарилось целой радугой. Это фейерверкеры, готовясь к февральским торжествам, устроили очередную репетицию.
– Надо же, на Крестовском палят, а будто рядом… – Вяземский улыбнулся. – Я ж говорил тебе, отсюда будет отлично видно! Эх, у всех добрых людей праздник, а у нас?
– Вот такие у нас теперь праздники, Борис Леонидович…
– С чем нас и поздравляю, Андрей Николаевич…
Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись.
2013
Роман Злотников. Всё хорошо – что хорошо кончается
– И что мне с вами делать, господа?
Низенький штабс-капитан с уже заметно обрисовавшимся брюшком стянул с головы помятую фуражку и с раздражением шмякнул ее на стол, явив миру изрядную лысину правильно-круглой формы. После чего перекосился всем телом, поскольку вследствие, кхм, особенностей фигуры никаким иным образом добраться до кармана галифе у него не получалось, и выудил скомканный платок. Утерев потную лысину, он расстегнул воротник френча и облегченно вздохнул. Ну да, сегодня было жарковато. По местным меркам. А по среднерусским так и вообще пекло… Штабс-капитан подошел к двери, приоткрыл ее и рявкнул в коридор:
– Апанас, бисов сын, а ну быстро давай сгоняй на ледник и принеси мне холодного квасу, – после чего вернулся к столу, уселся на колченогий стул, слегка скрипнувший под ним, и, сдвинув фуражку на край стола, продолжил уже куда более благодушным тоном:
– Ну, так и что же мне с вами делать?
Прокопий покосился на стоящих рядом навытяжку приятелей. Оба молча ели глазами начальство. А чего им еще оставалось-то?
