уехал во Фрунзе. Крупицын заметался — и тут вмешался Август.
Первым делом он оставил Крупицына дома, хотя тот, похоже, мог вот-вот умереть от неподвижности. Затем Август разыскал парня, накануне переводившего разговор. Прошлым вечером он заметил, как горели у того глаза, когда Август при нем заряжал и смазывал камеру, чтобы не отказала на морозе. Он сделал ставку и не ошибся: Досмамбет охотно согласился. Август, умолчав про отказ Чоро, пообещал научить его снимать. Воспрянувший духом Крупицын за сутки раздобыл все, что можно, и в четверг утром они тронулись в путь. Маленький караван выбрался за пределы аила, Досмамбет уже повернул головного яка по направлению к горам, когда Август, ехавший позади, вдруг оглянулся.
На сопке, за которой лежал аил, стоял всадник. Август сразу узнал Чоро и его мохнатого, в зимней обындевевшей шерсти коня. Охотник сидел неподвижно, чуть ссутулившись, и смотрел на них.
Словно морозный ветер донес всю недоброжелательность, тревогу и презрение Чоро. Ощущение было слишком сильным и отчетливым — Август знал за собой эту восприимчивость. Заметив, что оператор оглянулся, Чоро толкнул коня каблуками и медленно съехал вниз.
Дорога была не особенно трудной. Досмамбет пел, Крупицын улыбался. Погода была отменная — морозно, сухо, ясно. Августу удалось снять несколько интересных кусков и прекрасную панораму самого начала ущелья.
Смеркалось, когда они были у места, где Чоро с Асанкулом подстрелили первого козла. Досмамбет быстро Отыскал участок для лагеря, распряг и привязал яков, пока остальные возились с устройством ночлега.
После ужина спальные мешки положили ногами к обложенному камнями костерку, где тлел кизяк: экономии ради питание термокостюмов на ночь отключалось.
Трое молча глядели в искрящееся, словно вышитое алмазной крошкой, небо. Жевали и вздыхали сарлыки. Морозная свежесть смешивалась с тяжелым звериным запахом шерсти и навоза.
— Все же интересно, — пробормотал Крупицын, — почему Чоро не поехал?
Досмамбет встрепенулся в своем мешке:
— Не, как не поехал?
— А вот так, — в голосе Николая зазвучали отголоски обиды. — Не поехал, и все.
— Ну, мало ли какие причины, — примирительно сказал Август. Николай по незнанию мог наговорить такого, что осложнило бы ситуацию. — Человек пожилой, может, тяжело ему.
— Почему тяжело? — сердито заерзал Досмамбет. — Он другой молодой так гоняет, что молодой устанет раньше! Какая работа есть в колхозе — все делает. Самый лучший охотник на наш район, а ты говоришь — тяжело!
— Значит, мало попросили или побоялся, — вырвалось у Крупицына.
Досмамбет выкрикнул что-то гневное и сел, отпахнув мешок.
— Кто побоялся? — даже в скудном свете углей было видно, как он побагровел. — Чоро боялся?! Он разведчик был, столько медали есть, три ордена, снайпер знаменитый: сто фашистов убил, ранен был! У него медведь дома видел? С один нож убил! Не боится — не хочет. Я бы знал — тоже не пошел! — Досмамбет замолчал, яростно посапывая.
Надо было как-то разрядить положение. Чего доброго, этот балбес еще откажется работать с ними… Но Николай опередил Августа.
— Ты извини, Досмамбет, — растерянно сказал он. — Я ведь не хотел никого обидеть. Мне просто странно было — будто я ему плохое предложил…
Помолчав, Досмамбет отрывисто спросил:
— Ты ему как сказал? Чего просил?
— Н-ну… сказал, что животные эти имеют для науки большую ценность, что мне надо самому их увидеть, а еще лучше поймать или подстрелить из специального ружья… — выпростав из мешка руки, он снял забытые очки и потер намятую переносицу, — Что тут обидного, не понимаю…
Проводник молчал.
— Слышишь, Досмамбет? — Август привстал. — Может, ему, как этому вашему… а, черт, не помню… охотнику из сказки, не всех животных убивать можно, а?.. — Лежавший рядом Крупицын удивленно повернул голову, Досмамбет подумал и неохотно ответил:
— Нет, такой нету животный здесь. Он вообще так просто не стреляет. Архар бьет, когда мясо нет. Медведь на него нападал. Волки стреляет, когда чабан говорит — волки много баран кушал, Барс ловил, для зообаза надо… Когда он с война ушел, свой ружье прицел снимал и ружье в немецкий река бросал, сказал — все, не буду больше люди стрелять. Четыре года назад, когда я в армию ушел, у нас три бандит горы убежал. Чоро-агай один раз стрелял в тот, у который автомат, — разбил, руку ему ранил. Два другой на аркан связал, свой конь положил и привез. Они в него стреляли много, он — семь патрон имел, все равно не стрелял! — Досмамбет крепко хлопнул по мешку и щелкнул языком. — Все милиционер удивлялся!
Помолчав, он сожалеюще-удивленно сказал:
— Чего не пошел? Э-э, не знаю… Такой человек… Ладно, смотреть будем. Джатабыз!
Утром Досмамбет вскарабкался вверх по скале, долго что-то прикидывал и рассматривал с полки-уступа. Спустившись, он объявил, что идти еще часа четыре, так как вчера в темноте он спутал ориентир. Яков навьючили, и караван тронулся.
На выходе из ущелья их накрыло лавиной.
Четвертый час он брел по плато без отдыха — боялся, что не сможет встать.
Идти было адски трудно, словно по рыхлому первопутку, а не по плотному фирну. Плыла голова, на вдохе смерзались ноздри, сердце колотилось о ребра. Еще на морене он разбил темные очки. С помощью ножа кое-как втиснул в оправу забытые в кармане зеленую и оранжевую бленды, примерил и фыркнул — стереокино… Без них было бы куда хуже, снежная слепота не шутит.
Он с тоской чувствовал, что воли идти хватит ненадолго. В мозгу то и дело вспыхивали болезненно-яркие, но несвязные, как плохая слайд-программа, обрывки воспоминаний.
Вот он карабкается, по бедра проваливаясь в снег, чтобы снять сверху, со склона, идущий впереди караван, и, добравшись, останавливается отдышаться. Мало-помалу сердце успокаивается, руки перестают дрожать. И когда он поднимает камеру, за спиной внезапно возникает странный гул и скрежет, а гора ощутимо вздрагивает под ногами… В следующее мгновение он уже бежит, — проваливаясь, размахивая камерой, нелепыми скачками бежит куда-то вбок, забыв обо всех правилах и о тех, кто остался там, внизу, и кто через несколько минут будет накрыт тоннами снега, льда и гранитных валунов…
Август злобно мотнул головой. Они все равно не успели бы уйти, и бессмысленно терзаться. Жизнь получила новую точку отсчета! Все бывшее до лавины словно бы не существовало. Боже, какая тут экспедиция! Выйти бы живому да не поморозиться при этом. А что до науки, то пардон — к нему на помощь она пока не торопится!..
Задохнувшись, он остановился и долго стоял, пошатываясь, втягивая сквозь подшлемник мерзлый воздух. Когда его перестало мутить, Август с трудом оттянул руку от кармана с едой и потащился дальше, механически переставляя ободранные
