— Подожди, папа, — с досадой проговорил Марк, уклоняясь от распахнутых объятий отца. — Но ведь он сказал, что разница равна всего трем голосам. Какое же это тогда большинство? Я считаю, что в таком деле не должно быть формализма!
— Какой, к черту, формализм?! — рассвирепел Снайдеров-старший. — Ты что, считать разучился? Это же не один человек, и даже не два, а целых три, понимаешь — три! Как говорят криминологи, один человек — преступник, два сообщники, а три — уже организованная группа! Да что с тобой, в конце концов? Радуйся: может, именно твой голос и находится в числе этих трех!
И тут из кресла мрачно поднялась Амелия, прижимая к себе притихшего сынишку.
— Значит, по-вашему, радоваться надо, да? — выпалила она, подойдя к мужчинам вплотную. — А чему? Тому, что теперь всю жизнь придется горбатиться, не разгибая спины, на этот ваш придурочный План?!
Тому, что и дети, и внуки, и правнуки наши не будут знать ни счастья, ни покоя?! Не знаю, как вы, а лично я с этим не согласна, и, если даже меня поставят к стенке за саботаж, я все равно не соглашусь жить в той казарме, которую вы и вам подобные готовят человечеству!
Сказав это, она с гордо поднятой головой удалилась из гостиной, уводя за собой Алека.
Отец и сын Снайдеровы встретились взглядами и тут же отвели глаза в сторону.
— Что ж, — сказал после долгого молчания Орест, — не всем результаты референдума придутся по вкусу. «Синие»-то тоже будут рассуждать, как ты сам только что рассуждал. Наверняка придется еще приложить много усилий и преодолеть множество проблем, чтобы все-таки приступить к выполнению Плана. Я думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем это случится. Так что зря твоя жена возмущается. — Он умолк, но потом глаза его сердито и неукротимо полыхнули таким испепеляющим огнем, что Марку стало не по себе. — Но одно я могу сказать: мы все-таки одержали победу, пусть даже с минимальным перевесом, но одержали, и никому не удастся переиграть или отменить результаты референдума! А тех, кто попытается не подчиниться нам, мы найдем способ образумить!
Вернувшись в свой кабинет, Марк уселся за компьютер, но, вместо того чтобы продолжить работу над переводом, тупо вперился невидящим взглядом в экран.
«Эх ты, — горько думал он, обращаясь к самому себе. — Ты хотел обмануть самого себя, голосуя вслепую, а все оказалось напрасно… Три голоса, подумать-только — всего три голоса! И сколько теперь ни убеждай себя, что ты здесь ни при чем, что ты вполне мог нажать тогда синюю, а не красную кнопку, бесполезно играть в кошки-мышки со своей совестью. Она, злодейка, всю оставшуюся жизнь будет коварно нашептывать тебе, что именно твоя рука включила рубильник электрического стула, к которому было приковано приговоренное к гибели человечество! Может быть, те, другие, которые когда-то таким способом приводили смертные приговоры в исполнение, и спали потом без кошмаров, но ты ведь так не сумеешь жить, правда? И ты никогда никому в этом уже не признаешься. По той простой причине, что тебе не поверят. Даже Амелия. Лаже сын — когда вырастет. А хуже всего то, что вскоре тебе все-таки придется сделать выбор, и теперь ты уже никуда не спрячешься и не отвертишься. Проклятый референдум не только не успокоит враждующие стороны наоборот, он все больше будет раскалывать общество надвое, и тень этого раскола уже нависла и над твоим домом, потому что если и раньше Амелия и отец недолюбливали друг друга, то теперь они наверняка станут врагами, а тебе нужно будет вертеться ужом между ними, пытаясь их примирить и уберечь от их вражды Алека, еще не разбирающегося в тонкостях взаимоотношений взрослых, но рано или поздно кто-нибудь из них поставит тебе ультиматум: или ты с ними, или ты со мной, — и вот тогда…»
Марк застонал и ударил кулаком по краю стола. Что же делать, думал он сквозь нахлынувшую головную боль. Что же теперь делать?
И еще: если План, еще не начавшись, уже приносит человечеству столько проблем и мучений, то что же будет потом, когда поколение за поколением будет претворять его в жизнь?!
ЭПИЗОД 7. ПЕРВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ПЛАНА
7
Ночная улица казалась вымершей. Ни одной живой души не встречалось на тротуарах в свете плазменных светильников и табло, даже окна домов были черными, словно там никто не жил или все уже спали, но Снайдеров знал, что анизотропные оконные стекла просто переведены в режим тонирования, не пропускавшего свет наружу. Спать было еще рано — еще почти полтора часа до полуночи.
Они патрулировали по пригородной зоне вот уже пять t08 и постоянное напряжение нервов, когда в любой момент могло случиться очередное ЧП, требующее немедленного реагирования с их стороны, вымывало пуще тяжелой физической работы. Приемник в машине был настроен на волну центрального диспетчера, но уже целый час молчал, покряхтывая эфирными разрядами. Они тоже молчали — не потому, что говорить было не о чем, а просто чтобы не отвлекаться от наблюдения за окружающей обстановкой.
В принципе, когда ничего не случается довольно долго, можно было бы облегченно вздохнуть и лелеять надежду, что до конца смены ничего страшного не произойдет. Но ни Снайдеров, ни его спутники таких иллюзий не питали и, наоборот, с каждой минутой этого обманчивого спокойствия все больше напрягались внутренне — словно в них имелась некая пружина, которая неуклонно сжималась, и они знали, что рано или поздно наступит предел ее непрекращающемуся сжатию, и тогда она либо лопнет, либо произойдет нечто такое, что позволит ей распрямиться, мобилизуя все силы организма, накопленные за время стресса.
Оружие у них было наготове. Спецсредства — тоже. Хотя машина была бронированной, тем не менее никто из патрульных не позволял себе снять с головы тяжелый шлем или хотя бы расстегнуть тугую «молнию» бронекомбинезона: бывали случаи, когда в них стреляли из-за угла или из тщательно выбранного укрытия, и броня машины не всегда спасала от прямого попадания. Об этом свидетельствовал и тот факт, что за последние полгода число жертв среди патрульных Комитета по поддержанию общественного порядка было ненамного меньше, чем количество погибших рядовых граждан.
Комитету приходилось то и дело рекрутировать молодых мужчин на службу, чтобы пополнить ряды Патруля. Вначале в нем служили добровольцы, но потом, когда желающих выступать в роли мишеней для враждующих сторон стало мало, набор патрульных стал носить принудительный характер.
В один из таких наборов попал и Алек Снайдеров, и никому из представителей мобилизационных подразделений Комитета не было дела до того, что он скрипач и должен беречь свои «музыкальные» пальцы. Даже ходатайство отца не помогло.
