– Трудно сказать, что я под этим понимаю, – признала она. – Есть же какое-то научное определение, разве нет? Что-то насчет реакции на внешние раздражители. И насчет самовоспроизводства.
– Майк реагирует на раздражители и сам любого раздражит. А насчет самовоспроизводства – оно в конструкцию не заложено, но дай время, дай комплектующие и окажи высококвалифицированную помощь, Майк себя воспроизведет, будьте нате.
– С тех пор, как я стерилизовалась, мне тоже нужна высококвалифицированная помощь, – ответила Ваечка. – И потребуется десять лунных месяцев плюс приличная масса лучших комплектующих. Но детишки выходят отличные. Манни, что не дает машинам быть живыми? Я всегда нюхом чуяла, что они живые. Кое-какие так и норовят лягнуть в чувствительное местечко.
– Майк этого делать не станет. Он не себе на уме, корысти в нем нет. Но он обожает хохмить и способен нечаянно выдать струю, и отнюдь не дыма. Как щенок, который не знает, что больно кусается. Он ни фига не знает. Нет, это я лажанулся, он знает до фига и больше, в сто раз больше, чем я, чем ты, чем любой на свете хмырь, живой или древних времен. И всё же кое-чего он не знает.
– Объясни получше. Я что-то не уловила. Я постарался объяснить. Каково Майк знает почти все книги на Луне, каково читает в тысячу раз быстрее, чем мы, и никогда ничего не забывает, если только не решит стереть, каково он способен логически безукоризненно рассуждать, каково он проницательно судит при недоборе данных – и всё же при том не знает, каково быть «живым». Она не дала договорить.
– Усекла. Ты говоришь, что он много знает и сходу петрит, но опыта нет. Как новенький, первый день на Валуне. На Эрзле он мог быть большой ученый с хвостом чинов и званий – а тут сущий младенец.
– Во-во. Майк – младенец с хвостом чинов и званий. Спроси его, сколько воды, химикалий и килоджоулей света необходимо для получения пятидесяти тысяч тонн пшеницы, он ответит, не моргнув глазом. А что смешно, что нет – ни бум-бум.
– Но большинство из его хохмочек вполне сносны.
– Те, которые он поймал на слух и вычитал с ясным указанием, что это хохмы; стало быть, их можно было занести в файл, что он и сделал. Но он их не понимает, потому что никогда не был «чуваком». Потом он стал их конструировать. И пошла жижа, – я постарался описать, как Майк, аж слеза прошибает, набивается в «чуваки». – Суть-то в том, что он одинок.
– Бедняжечка! Станешь одиноким, если всё время работать-работать, разбираться-разбираться, и всё, и никто никогда даже в гости не заглянет. Сурово, иначе не скажешь.
Тут я и выдал ей насчет обещания сыскать «недураков».
– Ты в силах с ним балакать, Вай? Причем не смеяться, когда он уморительно прет не в ту степь? Если начнешь смеяться, он заткнется и будет дуться.
– Манни, конечно, в силах! Когда-нибудь мы знатно потреплемся. Когда я буду в Луна-сити не как зайчик в диком лесу. Где он тут, бедняжечка-компь-ютер? В городском техцентре? Я плохо знаю, где тут что.
– Он вообще не в Луна-сити. Он на полпути через Море Кризисов. И ты к нему не пройдешь: пропуск нужен от Вертухая. Но…
– Стоп! На полпути через Кризисы? Манни, он один из тех, что в комплексе Главлуны?
– Никакой не «один из тех»! – стало мне обидно за Майка. – Он босс. Он прочих шамбарьером гоняет. Прочие – просто машины, приставки к Майку, как эта штука ко мне, – согнул я свою левую. – Майк ими управляет. Лично он ведет запуск с катапульты, это его главная должность – катапульта и телеуправление полетом. Но он же после здешней переналадки обеспечивает всю телефонную сеть Луны. И не только ее.
Ваечка закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.
– Манни, Майк страдает?
– Страдает? Вряд ли, раз находит время хохмы изобретать.
– Я не про то. Он способен страдать? Чувствовать боль?
– Что? Нет. Страдать способен. Но чувствовать боль не способен. То есть, я так думаю. Нет, зуб даю, что неспособен. У него нет рецепторов болевых ощущений. Ты к чему это?
Она закрыла глаза и пробормотала:
– Господи, помоги мне.
Открыла и сказала:
– Манни, неужели не понимаешь? Ты имеешь вход туда, где он находится. Большинство лунтиков даже не имеет права сойти с трубы на этой станции, она только для служащих Главлуны. В зал главного компьютера допуск еще жёстче. Я спросила, может ли он чувствовать боль, потому что… потому что после твоих рассказов о его одиночестве мне его стало жаль. Манни, ты отдаешь себе отчет, как мало пластвзрывчатки надо, чтобы там сработало?
– Само собой, отдаю!
Я опупел, мне жуть как погано сделалось.
– Мы ударим сразу посте взрыва, и Луна будет свободной! Я тебе передам взрывчатку и запал, но сначала надо подготовить план действий и разверстать задачу. Манни, мне надо отсюда выбраться, придется рискнуть. Сейчас я намажусь…
Она привскочила.
Я пхнул ее на место грузовой левой. Ее удивил и себя удивил: аккуратненько пхнул, в пределах необходимого, и сверх того – ни-ни. Нынче-то иначе, но дело было в 2075, и женщину только тронь без ее согласия – на выручку мигом набежит жуткая хевра неженатиков, а шлюз радом найдется. Как хлопцы говорят, «судья Линч не дремлет».
– Сиди тихо! – сказал я. – Я-то последствия представляю. Это ты в упор не представляешь. Гаспажа, извините за такие слова, но если придется выбирать, взорвать Майка или ликвиднуть вас, то я ликвидну вас.
А Вайоминг ни чуточки не разозлилась. И впрямь как мужик в каком-то смысле. Что значит годы революционной дисциплины! При тем, что другую такую чувиху ищи-ищи – обыщешься.
– Манни, ты сказал мне, что Мкрум-Мизиичик погиб.
– Чего? – внезапный поворот сбил меня с толку. – Да. Наверняка. Ногу выше колена оттяпало, это точно. Смерть от потери крови в течение двух минут. Даже при хирургической операции это опасное место.
(Уж я-то в курсе; мне повезло, меня спасло могутное переливание крови; а рука – это хихоньки по сравнению с тем, что приключилось с Мизинчиком.)
– Мизинчик был одним из моих лучших друзей на свете, а уж тут-то просто самым лучшим, – спокойно сказала она. – На мой взгляд, он был идеал мужчины. Он был верен, честен, умен, благороден и смел. И предан Делу. Но ты видел, чтобы я убивалась по нему?
– Нет. Поздно убиваться-то.
– Убиваться никогда не поздно. С той минуты, как ты мне про него сказал, у меня сердце кровью обливается. Но я крепко заперла это подальше в уме, потому что Дело не оставляет мне времени на печали. Манни, если такой ценой могла бы быть куплена свобода для Луны, если это входило бы в цену, я своей рукой ликвиднула бы Мизинчика. Или тебя. Или себя. А ты – ты нюни распускаешь из-за како-г-а-то компьютера!
– Вот уж нет!
(Отчасти-то, да. Когда человек помирает, я не слишком переживаю. Мы все приговорены к смерти со дня рождения. Но Майк в этом смысле – уникальная штука, и налет на подаренное ему бессмертие оправдать нечем. И «душа» здесь ни при чем, у Майка, как дважды два, ее нет. А раз нет, то тем хуже. Я неправ? А вы еще раз подумайте.)
